Потерпевший пересек внутренний двор, вошел в парадную, из которой только что вышла Марьяна, парадную с сохранившейся лепниной, массивными перилами и широкой лестницей, поднялся на свой этаж, прислушиваясь, как испуганно повторяет звук его шагов глухое эхо. Звонок истошно завопил в сонной квартире. Послышались неспешные шаги.

– Да открывайте же, черт возьми! – нетерпеливо крикнул он, в сердцах замолотив по двери кулаком.

Дверь открылась. В прихожей он увидел все свое семейство – полуодетая жена и два сына. Они смотрели на него с тревогой.

– Игорь, что-то случилось? – подала голос жена, резким движением включая верхний свет.

На пороге их глазам предстал давешний наш знакомый, хозяин жизни, роскошный блондин сорока пяти лет, Игорь Геннадьевич Ветров. Теперь выглядел он жалко – на лице кровоподтеки, светлое щеголеватое пальто в грязи.

– Случилось! Напали…

– Боже мой! Ты цел? – женщина начала судорожно сдирать с него пальто, пытаясь рассмотреть, нет ли ран. – Вызвать скорую?

– Нет. По морде дали пару раз, без порезов обошлось, слава Богу…

– Пап, тебя ограбили? – спросил черноволосый мальчик, уже известный нам как Паша.

– Нет… Хуже… Это шантаж! Хотят мой бизнес отобрать.

– На все воля Божья, – лихорадочно зашептала женщина. – Может, именно это обратит тебя к Богу?!

– Ты издеваешься?

– Игорь, солнце, мне всегда казалось, что богатство мешает тебе прийти к Богу. Как сказано в Евангелии – «легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому – в рай…» Задумайся, Игорь, это знак!

– А живешь ты на чьи деньги?

– Куском попрекаешь? Тебе никогда не понять меня! С тобой просто бесполезно разговаривать! – жена гордо удалилась.

– Ну вот, а ты еще хочешь, чтобы я тоже в бизнес подался, – усмехнулся Паша и тоже ушел к себе.

– Семейка… – прохрипел Игорь, снимая пальто. Ему никак не удавалось раздеться – болело плечо.

– Чего стоишь, как истукан? – набросился он на старшего сына. – Мог бы помочь.

– Чем? Нет уж, папачос, извини, это твои проблемы, – холодно улыбнулся сын Денис и тоже ушел.

– Расползлись по своим углам, как тараканы в свои норы, – ворчал Игорь. – Танька, может, все-таки лед достанешь? Или что там у тебя в аптечке? Синяки же завтра будут.

– Ты сам можешь достать все, что тебе нужно. А я лучше помолюсь за тебя, – донесся из комнаты голос жены. – С таким муженьком живешь, как на пороховой бочке…

– Ах, мама, с каким мальчиком я вчера познакомилась… – потягиваясь, пропела только что проснувшаяся Марьяна.

Она жила с матерью, Маргаритой Николаевной, в одной из крошечных комнаток большой коммунальной квартиры. Окно ее выходило прямо на стену противоположного дома, так что Марьяна наизусть уже знала узор из трещин этой желтой грязной стены… Высоченный потолок с облупившейся лепниной, беленые, пожелтевшие стены, старый диван-кровать, на котором мать и дочь спали вместе, платяной шкаф с незакрывающимися дверками, письменный стол, несколько стульев да еще маленький, дребезжащий от старости холодильник – вот и все убранство их убогого жилья. Маргарита Николаевна гладила белье на столе, который служил также и для приготовления пищи, и в качестве обеденного, и на нем же Марьяна писала свои сюрреалистические миниатюры. Услышав возглас дочери, мать живо обернулась:

– А что за мальчик?

Дочка на маму ничуть не походила: маме было уже сильно за шестьдесят, ее жилистые руки выдавали многолетнюю привычку к физическому труду, клочковатые седые волосы пострижены по-мужски, лицо отталкивающе некрасивое, длинное, лошадиное, с крупным мужским носом, мелкими, близко посаженными глазами. Отсутствие зубов еще усиливало отталкивающее впечатление и сильно старило ее.

– Да так… пока ничего серьезного. Просто обменялись телефонами… Мам, может, мне на работу выйти?

– Куда это еще?

– Ну, не знаю куда… Не могу же я вечно на твоей шее сидеть. Надо работать.

– Так и работай! – живо откликнулась мать, со стуком ставя утюг на металлическую подставку. – Я первая тебе говорю – работай! Работай, как вол, как раб на галерах! Пиши картины, ну, рассказы там свои… Пиши, дочь, пиши! В рассказы я не особо верю, а вот художественный талант у тебя есть! Да и как не быть – папа твой был ге-ни-альный художник! Пиши картины, работай над собой! Ты должна прославиться! Я уже старая, а я хочу дожить до твоего успеха! Торопись, дочь! Что тебе надо – рамочки там всякие, кисточки? Я заработаю! Я вот простить себе не могу, что на твое образование денег нет, но ничего – талант всегда себе дорогу пробьет. Ты пробьешься, дочь! Если, – мать строго подняла указательный палец, – если будешь над собой работать. Вот скажи-ка мне – когда ты закончишь свою картинку, ну, пейзаж этот?..

– Уголок Михайловского парка?

– Ну да, ну да.

– Так вчера закончила.

– Вот и иди, продавай. Продашь – будут у тебя деньги.

– Да что там за деньги?.. Мама, мне большие деньги нужны!

– Ну, уж прям и большие… На что это?

– На компьютер, к примеру. Вчера на студии один новенький был, так он чуть с дуба не рухнул, когда мои каракули увидел. Неудобно как-то…

– Нуу, дочь, выбирай, или рамочки с кисточками, или компьютер. Рисовать можно и без компьютера, а писать твои рассказы – обойдешься. Вот когда рассказы эти твои начнут деньги приносить, вот тогда и купишь компьютер… Компьютер, компу-тер… тьфу, язык сломаешь, зачем он? Баловство одно…

– Ах, мама, какая же ты дремучая! – в сердцах воскликнула Марьяна.

Через два часа она уже стояла на Невском возле ограды Екатерининского сквера. Здесь копошилась своя жизнь: экскурсовод продавал билеты под монотонную запись диктора:

– …Сейчас самое подходящее время для автобусных экскурсий…

Причем это самое подходящее время было и в дождь, и в жару – запись не менялась. Художники выставляли напоказ свое творчество – портреты великих, чтобы показать умение передать сходство, шаржи, пейзажи. Марьяна, страшно смущенная, пристроилась чуть поодаль, разложила мольберт, примостила на газетку свои немногочисленные картины.

– Смотрите-ка, – глумливо выкрикнул толстяк, обмотанный красным шарфом. – Опять эта мазила пожаловала!

– Пусть ее… – добродушно ухмыльнулся мужик с седой бородой, в берете, низко надвинутом на глаза. – Нам она не конкурент, а девчонка хорошенькая, как картинка… Яркая такая… глядишь, покупателей к нам подманит. Иди поближе, девочка, – ласково кивнул он ей.

Марьяна, которая привыкла к другому приему от художников, приободрилась и придвинула свое живописное хозяйство поближе.

– Здрасьте, – заискивающе улыбалась она. – Я ненадолго. Мне уже бежать надо. Я только чуть-чуть постою. Спасибо. («Ооо, проклятый враждебный мир…» – стонала она про себя).

Седая борода оказался прав – интересующиеся искусством, мельком скользнув взглядом по картинкам Марьяны, устремлялись к ним и уже более внимательно рассматривали их работы. К нескольким художникам уже подсели клиенты, пожелавшие запечатлеться на полотне. А она все стояла возле своих невостребованных работ, отворачиваясь от промозглого сырого ветра. Но ветер не отставал – трепал легкий пуховик, забирался в прорехи на джинсах. На литературной студии Марьяна выдавала эти свои джинсы как дизайнерские, на самом деле это были просто старые, до дыр вытертые штаны, которым она с помощью ножниц и цветных ниток придала вид живописных лохмотьев.

Примерно через час около Марьяны остановился высокий седеющий иностранец в малиновом свитере и белом плаще. Он равнодушно взглянул на ее картины, а затем его взгляд приклеился к ее лицу. Марьяна покраснела, опустила ресницы, смешалась, затем решилась прервать молчание:

– Вас что-то заинтересовало?

– А?

– Вот ду ю вонт?.. Эээ…

– Yes, – иностранец небрежно указал на пресловутый уголок Михайловского парка. – Its – how mutch?

– Это… Its…

Пока Марьяна мучительно раздумывала, какую назвать сумму, так как даже не придумала, за сколько продавать свои произведения – уверена была, что никто никогда ничего у нее не купит, иностранец вынул из нагрудного кармана стодолларовую зеленую бумажку.