«Тень моя в тьме замороженных улиц…» Тень моя в тьме замороженных улиц. Русь моя, падает снег на ладонь. Как же с тобою в зиме разминулись, город мой древний, стреноженный конь? Думал я вскачь над обрывом промчаться, словно Высоцкий, собрат по перу. Только мне выпало тенью скитаться с воем собачьим на снежном ветру, только мне заживо камень надгробный был уготован, судьбе вопреки! Звук прокатился по улице дробный, лошади скачут наперегонки. Всё же Москва пронеслась над обрывом – я в этом хаосе не разберусь. Чудится песня с цыганским надрывом, значит, жива ещё матушка Русь! «Сбитый с толку, словно сбитень…» Сбитый с толку, словно сбитень, похороненный на треть, узелок на тонкой нити, для души болезной клеть – это всё, в чём суть поэта, всё, в чём теплится огонь! Бабы все твердят «про это», он же пляшет под гармонь. Жив поэт, покуда ноет христианская душа, и тоска не беспокоит, мир без устали круша. Здесь, под граем сонных галок, извиняюсь, воронья, он велик (когда не жалок). Жизнь – петля да полынья! Жизнь – потрёпанные листья облетевших тополей, и обглоданные лица обескровленных аллей. Лей на раны сбитый сбитень, исповедуясь в народ. Коль плясать хватает прыти, так пляши за годом год. «Снова привиделось снежное царство…» Снова привиделось снежное царство, белая тройка в пурге пронеслась. Кто здесь живёт, иль проходит мытарства? Чья здесь извечная белая власть? К этому цвету весь мир равнодушен, но за околицей белой пурги сотни открытых на небе отдушин в Космос, где тьма и не видно ни зги. Темь проникает и киснет на белом. Белого цвета нехватка в снегу! Снег попытался замазаться мелом, душу отмыть налету, набегу. Слякоть грехов набегу не отмоешь, чёрные тени усеяли мир. Только ведь это на белом всего лишь, мелкий почти неприметный пунктир! Белый виток загрязнённого ада, иль отраженье зеркальной зимы? Мне зазеркалья и даром не надо под покровительством облачной тьмы. Мне бы очистить от слякоти душу, но в обескровленных храмах Москвы татю и книжнику будет не лучше там, где нет веры, и черти правы. «Ты подняла надломленную бровь…» Ты подняла надломленную бровь и рвётся из души надсадный выхрип. Коварен Бог. Коварство и любовь тебе всегда предложены на выбор. Коварна жизнь: осколки Бытия уже ничем тревожным не поранят. Как вечный выбор, истина тебя в коварстве и обнимет, и обманет. Что ж, веселись и смейся от души, глуши тоску бессмысленною ложью. Но всё же по неверью не спеши разбить свою любовь на бездорожье. Пока ты любишь, ты ещё живёшь. Поверь поэту, недоумку с детства. Обломки правды, истину и ложь я получил от Бога, как наследство. «Разбиты былые печали…» Разбиты былые печали, разбавлены тёмные оды. Мы долго с тобой изучали обломки советской свободы. Мы долго с тобой веселились над пропастью пахотных пашен, но, если уже получились, то путь осужденья не страшен. И наша история льётся годами, а, может, веками, где снова дурак посмеётся над русской земли дураками Эх, мать моя, чудо-Россия, закон беззаконий и смуты. Я твой и дурак, и Мессия за непогодь каждой минуты. И сколько бы ни было крови, пожарищ и слёз негасимых, но я научился Любови, а это – вся наша Россия! «Ты снишься мне через года…» Ты снишься мне через года, через века я вижу облик. Он, разрушавший города, как грозовой капризный облак, вдруг на рассвете не пропал, не растворился в волнах света. Обвал… сознания обвал. И задрожала вся планета, как будто нежный поцелуй ты ей под утро подарила. Царуй, любимая, царуй! Ведь только за любовью сила. Ведь только взгляд и только миг способен этот мир исправить. Ты – тот единственный родник, в котором истина и правда. В котором вижу небеса и журавлиный крик прощальный, и херувимов голоса, и блАговест дороги дальней. Но сон исчез и ни следа – не миража и не любимой. Ты снилась мне через года, а сон такой неповторимый… «Расставлены жирные точки…» Расставлены жирные точки и кляксы раздавленных мух ползут, словно буквы по строчкам стихов мемуарных старух. Мильон тополиных снежинок июнь превращают в январь. Я снова иду по Неглинной, унылый московский звонарь. Когда я романс сочиняю на струнах вечерних ветров, то сам для себя исполняю основу звонарных основ. И звуками бронзовых склянок Москва наполняется вновь. Я грифон и я же подранок, но верю – спасает любовь! Июнь. И пушинок аншлаги, и всплеск голубого огня. Я знаю, рассеянный ангел когда-нибудь вспомнит меня. |
