«Убаюканы тёплыми зимами…» Убаюканы тёплыми зимами, успокоены вспышками цен, стали мы – не скажу образинами – но достойны шекспировских сцен. Стих мой, страх мой, чумное пророчество, если можешь, то просто спаси, от святого для всех одиночества, от блужданья по Новой Руси. Хоть она для меня и не новая, я сорву по дороге шалфей, и расплещется одурь бредовая в танце лёгких заоблачных фей. Русь забитая, сонная, грешная! Ты мой взлёт и моё естество! Только знать бы, как одурь кромешную бабье лето закружит с листвой. Только б слышать, как чахлая звонница по столице разносит набат. Это та вековая бессонница, где не нужен не рай и не ад, где нужна только девичья талия, да касание тонкой руки… Вот тогда закреплюсь крепче стали я, впрочем, так, как и все мужики. «Ты привык воровать и страдать…» Ты привык воровать и страдать, а когда истончается нить, ты готов хоть чего-то отнять, но, желательно, не разделить. Голый сумерк неоновых дней над землёй полыхнул и погас. Тенью царства и в царстве теней ты возник, словно огненный глас, словно слово Творца в пустоте. Но ни с кем не сравнимый вовек, если ты не подобен мечте, то зачем ты живёшь, человек? «Листья жёлтые по октябрю…» Листья жёлтые по октябрю уплывают в отжившее лето, умоляя больную зарю вспомнить блеск золотого рассвета. Где-то ветер мяучит в кустах, где-то дождик брюзжит под окошком. Снова жизнь превращается в прах и стареет земля понемножку. Кто познал поцелуи небес, не вернётся обратно в пустыню. Вот он, твой заколдованный лес! Только нет в нём пахучей полыни, только нет в нём шелкОвой травы – все тропинки листвою заносит. Под унылые крики совы бесконечная тянется осень, осень жизни и осень души, как рисунок на белой эмали. Ты когда-нибудь мне напиши те слова, что ещё не слыхали обладатели пышных одежд на твоём незапятнанном ложе. Я шагаю по лесу промеж мёртвых клёнов – усталый прохожий, не похожий на стража небес и на сказочного исполина. Где он, твой зачарованный лес с Купиною Неопалимой? «На этом весёлом свете…» На этом весёлом свете мне не нужны слова. И я на дорожной ленте заметен уже едва среди миллионов нищих и мудрых, как жизнь, бродяг. Здесь каждый чего-то ищет и каждый чему-то рад. Врага, обретя и друга, наперсника и лжеца увижу, что ночь да вьюга пила с моего лица. На мудрость не хватит силы, для глупости нет ума. И даже сырой могилы меня не приемлет тьма. Хромает по лужам ветер, жуя нитяной мотив. На этом весёлом свете я только любовью жив. «Познавая сущность Иисусности…» Познавая сущность Иисусности, руки на груди сложив крестом, быть хочу искусным в безыскусности, но не указующим перстом. Оставляя в прошлом страсть и страстности, тайну покаяния познать я хочу. Хочу причастности к Истине Пресветлой. Исполать! Познавая сущность Иисусности, руки на груди сложив крестом, я познаю сущность Иисущности в самом сокровенном и святом. «Тень многолетия тянется пеплом…» Тень многолетия тянется пеплом, словно полёт паутинки в лесу. В чащу столетий песней неспетой я дерзновенья свои принесу. Жил неумело, верил безбожно в смысл вековых человеческих драк. Всё в этом мире и просто и сложно, только всегда и повсюду «не так». С «таком» никак нам с тобой не ужиться, в «таке» отсутствует смысл бытия! Свора собак загоняет волчицу – истина стада у своры своя. Как бы ни жил, и чего бы ни делал с вихрем стихов и потере потерь, – был не всегда я пушистым и белым, может быть, просто израненный зверь: белый на красном и красный на белом, не попадая в удач полосу. Тень многолетья тянется пеплом, словно полёт паутинки в лесу. Метаморфозы или по следам Апулея Вор на воре от Кремля до попа и не осталось ни чуточки веры, если вся жизнь так смешна и глупа, в общем, бессмысленна, словно химера. Первое слово и первая мысль… Разве младенец способен на подлость?! Бешено кони опять пронеслись, из-под пространства мне слышится голос. Колос пшеницы уже не растёт, и на картофеле – жук колорадский. Только размеренно вьюга метёт. Люди воруют и лгут без оглядки. Сладкий сироп превращается в соль, соль же – в безвкусную белую супесь, а бесконечность – дыра или ноль, или пескарь, захлебнувшийся в супе. Наша российская доля в судьбе вмиг превращается в детские бредни: кошка гуляет сама по себе, вор на воре в преисподнюю едет. |
