- Мы обязательно еще встретимся. - Шепчу онемевшими губами, понимая, что нечеткие звуки все же складываются в слова.
Для полноты картины расчерчиваю лицо покойника линиями, подобными полосам запомненных мною шрамов. Но от этого оно становится еще уродливее, и вовсе не похоже на всплывающий в памяти, теперь уже восхищающий меня образ.
Это злит. Я просто впадаю в ярость, но внешне никак не проявляю: мышцы словно замороженные, они не дают мне ни нормально двигаться, ни выражать привычные мне эмоции. А я люблю проявлять эмоции. Это раздражает еще сильнее. Я просто вскипаю от ярости и неистовствую. Но на самом деле всего лишь глухо, неразборчиво рычу. Поэтому просто констатирую факт: я очень зол.
А еще, новое странное чувство гложет меня изнутри. Оно подобно голоду, но значительно сильнее. Эта пустота на уровне солнечного сплетения. Я - цельная личность, но где-то там на подсознании понимаю - мне чего-то недодали. И улыбка моего создателя, а я просто уверен, что этот ухмыляющийся субъект чего-то там натворил, что мои мертвые “я” теперь расхаживают в приторможенном теле безжизненно бледной девчонки, эта его безобразно красивая ухмылка в моих воспоминаниях становится насмешливой, словно ее обладатель знает - чего именно он в меня не доложил…
Удар пробивает грудину трупа, к моему удивлению, с первого раза. В моей руке остается еще неостывшее сердце. Это все не то, но нужная неуловимая частичка умершего мне недоступна. И я насыщаюсь тем, что могу получить. Словно нищий попрошайка, довольствуясь малым, но мечтая о роскоши, вгрызаюсь зубами в теплую мякоть. Я не суеверен, но, похоже, вместе с телом, чья оболочка дала приют моему несчастному сознанию, в наследство мне достался и этот странный голод.
Платье залито кровью и перепачкано частичками сосудов и кусочков сердечной мышцы. Стаскиваю его с себя и озираюсь в поисках чего-то, чем можно прикрыть это тщедушное, но, как оказалось, очень сильное тело. Одежда трупа тоже вся в кроваво-красных брызгах и пятнах. Взгляд наталкивается на мужское пальто, черное, сшитое из добротной плотной шерстяной ткани. Накидываю уютный предмет одежды на плечи, с удовольствием продеваю тонкие бледные руки с хрупкими запястьями в рукава. Пальто мне безнадежно велико, и я уютно кутаюсь в него, словно в домашний плед.
Украшения, нацепленные на мое новое тело, оставляю при себе. Как же я в последствии сожалел, что, поддавшись эмоциям, мой затуманенный мозг не смог сразу оценить окружающую обстановку, и я не унес с собой побольше дорогих побрякушек, разложенных на прилавке под стеклом. Вот она, одна из десятка допущенных ошибок.
Звон разбитой мною витрины остается далеко позади. Я шиплю от боли, оказывается, я все еще умею испытывать боль, ведь несколько осколков стекла впиваются мне в запястья и ладони, окрашиваясь алым цветом моей крови, и падают под ноги на мостовую.
И вот я бреду, терзаемый холодным, порывистым ветром, который будто желает подхватить и унести хрупкую девичью фигурку, закутанную в пальто с чужого плеча. Как это символично. Это тело тоже, словно костюм постороннего, который даже немного жмет. Я ухмыляюсь. Скованность мышц постепенно проходит, и я уже могу изобразить на чужом мне лице подобие улыбки.
Как бы там ни было, но я счастлив, что больше не мертв. Ведь неважно, в какой оболочке. «Cogito, ergo sum*, - шепчу я, шевеля холодными, все еще непослушными губами, - я мыслю, следовательно, существую». Я желаю отыскать своего создателя, чтобы выразить ему свою благодарность за данный мне второй шанс. Но, все же, я окончательно понимаю, что ненавижу его улыбку, хоть и люблю.
Комментарий к Часть четвертая
* - Cogito, ergo sum(лат.) – Я мыслю, следовательно, существую. - Философское утверждение Рене Декарта, фундаментальный элемент западного рационализма Нового времени.
========== Часть пятая ==========
По темным лондонским улицам прокатывается несвойственное для этого времени суток веселье. Стайка подростков, ряженых в причудливые, жутковатые наряды, носится от одного дома к другому, нагло и беззастенчиво тарабаня во входные двери, выкрикивая уже порядком поднадоевшую всем фразу: “Сладость или гадость!”
Праздник, называемый Хэллоуин, - в самом разгаре. У входных дверей мерцают пустыми глазницами и щербатыми ртами самодельные тыквенные фонари. В конце октября Лондон окутывает густой туман, и под действием влаги свечи внутри “тыквенных Джеков” потрескивают и постоянно гаснут. Особо суеверные хозяева домов тут же меняют их на свежие и зажигают пламя вновь. Люди верят, они надеются, что свет отпугнет нечистую силу.
- Видел, как она зыркнула? Говорю же тебе, она - точно ведьма. Только у них бывают такие зубы. - Хихикает девочка-подросток.
На ней самой костюм ведьмы. Она ими искренне интересуется и потому видит в каждой подозрительной даме объект своего обожания.
- А вот тот джентльмен - точно вампир. - В тон собеседнице, но с явной иронией, ответил ей мальчишка лет шестнадцати и ткнул в сторону припозднившегося путника на противоположной стороне улицы. Мальчик - самый старший в компании и отправился “пугать” взрослых и вымогать сладости, скорее, чтобы присматривать за сестрой, которая застенчиво жмется в компании более взрослых девочек.
Его оппонентке, любительнице ведьм, на вид не меньше семнадцати, и она несомненно привлекает его физически. Но парень еще не знает, как выразить это, не прибегая к детским глупостям вроде насмешек и дружеских объятий, больше похожих на злобные тычки.
Слушая эту перепалку, остальные улыбаются, громкий звонкий смех прокатывается в толпе подростков.
- Вот подойди и спроси - не вампир ли он? - продолжает подначивать девушка, - если боишься, я сама спрошу. - И барышня делает пару уверенных шажков в сторону, где промелькнул мужчина. Но незнакомец не собирался дожидаться раззадорившихся шутников.
- Ты себе просто цену набиваешь, строишь из себя смелую. Спорим, ни одна из вас не сможет попросить угощение в доме, к которому я вас отведу. - Нахмурившись, выкрикивает подросток. Ему обидно, что его пассия насмехается над ним.
- Почему это?
- Потому что говорят, что там живет мертвец. - Парень переходит на зловещий, таинственный шепот.
- Да глупости все это.
- Тогда идем и проверим. По крайней мере, выглядит он точно как восставший покойник.
И юноша окидывает остальных мальчишек взглядом. Они, конечно же, поддерживают старшего.
Парни, которые взяли своих подруг “на слабо”, заявив, что те не смогут постучать в дверь и попросить сладости у того, кто живет в этом доме, сами притаились за углом соседнего здания. Зажимая рты ладонями и стараясь не хихикать, они наблюдают за девушками, неуверенно топчущимися у входной двери. Они подталкивают одна другую локтями, тонко хихикая и подначивая на смелые действия.
В темноте девочки не могли разобрать надпись на вывеске над дверью, и потому даже не представляли, куда привели их мальчишки. Но вид ящика, слишком уж по форме напоминающего гроб, очертания которого в неверных отблесках пламени проступали у источенной древесными червями двери, и обширные кружева паутины по углам от входа выглядели зловеще и вызывали подходящее для этой ночи чувство страха.
На тихий, осторожный стук в дверь, больше похожий на царапанье мыши под полом, никто не откликается. Тонкие костяшки девичьих пальцев еще раз, уже более настойчиво, ударяют по влажной деревянной поверхности. Ответа нет. Девушки оглядываются на притихших за углом парней и, пожимая плечами, облегченно вздыхают. Это место им не нравится. А уж если парни правы, и хозяин дома действительно выглядит так, как они описали, то встречаться с ним не хочется.
Девочки уже разворачиваются, чтобы уйти, когда дверь с тихим скрипом приоткрывается. В образовавшемся проеме появляется незнакомец. Не весь сразу. Сначала тонкие, мертвенно бледные пальцы, увенчанные длинными черными ногтями скользят по краю двери, потом появляется загнутый кверху носок сапога, темное, длинное одеяние. Когда свет от свечи, пламя которой пляшет внутри тыквы-фонаря, символа праздника, освещает лицо высокого мужчины, девушки начинают пятится. Бледная кожа и шрамы пугают даже сильнее черных ногтей, а от седых волос, из-за которых кажется, что у мужчины нет глаз, веет смесью неприятных запахов химикатов и сладковатого аромата тлена.
