Ворота града ужа были распахнуты настежь и охранялись воями Даниила. Галичане, быстро узнавшие о том, что произошло, толпами стекались к воротам Крылоса. Простонародье радостно встречало своего законного и любимого князя, приветствуя его криками, кланяясь ему в ноги и подкидывая шапки вверх. Церковные била уже наполняли аэру и сердце Даниила радостным перезвоном. Солнце сияло на летнем, синем небе, лишь кое-где покрытом небольшими белыми облаками. Мечта князя Даниила осуществилась и, казалось, уже ничто не помешает ему утвердиться в своей отчине.

На следующий день после того, как отслужили литургию и благодарственный молебен в Успенском соборе, князь Даниил велел открыть врата Золотого Тока и боярских клетей. Из боярских закромов кмети и простой люд выкатывали бочки с вином и медом, расставляли столы и лавки на соборной площади перед Золотым Током. Накрывали столы всяческой снедью, какую только нашли в закромах угорских домов и палатах угорского королевича. Тысячи русских и ляшских воев, простых ремесленников, торговцев, лодочников и рыбаков с Днестра гуляли три дня. Из окрестных усадеб и со старого княжеского подворья пригоняли скот, доставляли муку, кололи овец и бычков, жарили, варили мясо, пекли хлеб. Князья Даниил и Конрад в окружении волынских бояр, челяди и немецких рыцарей из Торуни и Хелмно пировали там же. Но только не было среди них галицких бояр. Сколь ни звал к себе на пир именитых галицких мужей Даниил Романович, не приехал никто. Одни оставили князя без ответа, другие были далеко в своих вотчинах и в заботах, третьи сказались больными.

А тем временем галицкий боярин Судислав в окружении своих отроков, гридей и верных сподвижников скакал между отрогов горных хребтов к Торуньскому перевалу в Карпатах. Путники останавливались на ночлег только в скрытых местах на опушках дремучих лесов, покрывавших горные склоны. Они мало спали, плохо ели и берегли коней. На третьи сутки справа от них замаячила и вышла из туманов серая вершина горы Хом. Это означало, что до перевала оставалось еще верст четырнадцать-пятнадцать. Там за перевалом лежала уже чужая — угорская земля.

Тихо и спокойно текла жизнь в Переславле-Залесском. Безмятежно росли младшие братья. Матушка вновь была тяжела. Как и прежде шли хозяйственные дела. Как и ранее переславские кмети и княжьи детские, отроки и гриди съезжались на ратное учение в Перунов луг. Сильно возмужали, повзрослели и стали серьезными старшие княжичи — уже князья новгородские Феодор и Александр. Сидение на новгородском столе смыло с них последнюю наивность и безмятежность. Они словно оба проснулись от какого-то затяжного и сладкого сна, раскрыли глаза. Жизнь встряхнула и подбросила их обоих вверх, а у них, как у недавно оперившихся соколов в этом броске, расправились молодые крылья, и они, вместо того чтобы падать, вдруг полетели. Полетели над лесами и пашнями, над широкими реками и дрягвами[117], над горами и пропастями. Ну, а как возвратились домой, то тошно им стало от этой тихой и спокойной жизни в родном доме в Переславле. А более всего заныло и застонало в душе у Феодора.

Отец сразу заметил эту серьезную перемену в сыновьях. Заметил тоскливые глаза молодых княжичей, вкусивших хмельной новгородской воли и жизни, полной опасностей и красоты. Тайно в сердце он был рад этому. И потому, как только отгуляли Пасху, как приспело первое дело, как подсохли весенние дороги, и показалась первая зелень, он взял старших княжичей с собой. Вот тогда и увидали Феодор и Александр Москву. Там вместе с батюшкой и братом Владимиром охотились они в дремучих лесах у рек Яузы и Сходни. Там пировали в московском кремнике, в княжеской гриднице, построенной на Боровицком холме. Там стояли литургию в новом белокаменном соборе святого Димитрия Солунского. Отец часто уединялся с сыновцом и его московскими мужами, подолгу беседуя о делах. Бывал при этих разговорах лишь боярин Борис Творимирич. Догадывались Феодор и Александр о том, что сговаривался батюшка с их двоюродным братом и московскими боярами о Волоке Ламском, чтобы не возвращать его Новгороду и быть в том за един. Погуляв в гостеприимной и окруженной лесами Москве десять дней, князь Ярослав направил стопы свои в Ростов Великий. Там уже ждали его сыновцы Константиновичи — тоже двоюродные братья Феодора и Александра.

Многолюдный и богатый Ростов встретил переславских князей церковными перезвонами, золотыми и серебристыми главами своих многочисленных храмов, зеркалом огромного озера, в которое смотрелся и любовался город. Князь Василек Константинович встречал дядю и братьев с епископом Кириллом и своими боярами у ворот острога, и, расцеловавшись со сродниками, сопроводил их в свои теремные палаты. Правда, жизнь в Ростове Великом не показалась Феодору и Александру столь же вольной и интересной, как в Москве. Долгое сидение за пиршественными столами с многочисленными и родовитыми ростовскими боярами, посещение многих древних и прославленных ростовских храмов с долгими службами, все это тяготило молодых князей, которым хотелось сесть в седло и прогуляться по окрестным полям и рощам в поисках зайцев и лис. Но приходилось степенно сидеть рядом с батюшкой за обильной пиршественной трапезой и слушать двусмысленные, хитрые и льстивые речи бояр, понимавших все тонкости отношений, что были между князьями. Приходилось слушать долгие разговоры и воспоминания родовитых ростовских мужей о делах двух-трех, а то и четырехдесятилетней давности. Говорили не только о старшем брате Юрии, но и добрым словом поминали самого старшего и покойного ныне князя Константина Всеволодовича. Ненавязчиво помянули и о той, не добром будь помянутой, страшной Липецкой сече. Во время очередного застолья при этом упоминании нахмурился батюшка и заговорил сдержанно и осторожно. Но Борис Творимирич умело встрял в разговор и перевел его на другую тему, вспомнив покойного великого князя Всеволода Юрьевича, который самолично отпускал его в молодые годы в Святую Землю поклониться Гробу Господню в Святом Граде Иерусалиме.

Разговор о деде Всеволоде Юрьевиче заинтересовал Феодора и Александра более. Старики же вспоминали, каким великим храмоздателем был дед Феодора и Александра. Как перестроил собор Успения Пресвятой Богородицы во Владимире после пожара, как возвел чудный резной белокаменный храм святому Димитрию Солунскому, как построил каменный Владимирский Детинец. Ростовский епископ Кирилл, вместе со своим клиром присутствовавший за столом, перекрестился, прося Господа упокоить душу великого князя, и по-доброму улыбнулся, вспоминая что-то. Бояре повели разговоры о том, как ходили в походы на камских булгар, мстя им за набеги на Русь, как брали дань с мордвы. Тут Творимирич вспомнил, как Всеволод Юрьевич пошел на Рязань, поднявшуюся против великого князя Владимирского, разбил рязанцев, взяв в плен рязанского князя Глеба, его сына и их союзника Мстислава Ростиславича. Тут уже пришлось попыхтеть ростовским боярам, ибо Борис Творимирич напомнил им о давних годах, когда многие еще были совсем юны и молоды и когда ростовские бояре хотели посадить на великий стол Владимирский своих ставленников — Мстислава и Ярополка Ростиславичей — племянников убиенного князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Правда, Борис Творимирич вновь сумел перевести разговор на более приемлемую для всех тему о том, как уже более тридцати лет назад великий князь Всеволод был в походе вместе с сыном Константином, сидевшем тогда на столе в Переяславле-Южном. Ходили на половцев и победили их. Этим воспоминанием Творимирич вновь очень польстил ростовчанам. Многие ростовские мужи заулыбались, ибо среди них были еще живые свидетели и участники этого похода, принесшего на Руси большую славу князю Всеволоду Юрьевичу и всей Владимирской, Ростово-Суздальской земле.

Князь Василек Константинович, часто с тревогой прислушивавшийся к разговорам за трапезой, тоже был польщен этими воспоминаниями о своем покойном отце и деде. Разговоры и далее продолжались уже без напряжения, сопровождались здравицами и обильным питием медов, фряжских, греческих вин и пива. Разбредались из-за столов к полуночи. Кто-то уходил сам, горделиво неся свою породистую, высоко поднятую главу, кого-то, сильно захмелевшего, под руки вели домой молодые отроки. А князь Ярослав и князь Василек в окружении самых близких бояр, сдвинув лавки во главе стола, неслышно ни для кого вели о чем-то важную беседу.