С левого плеча вывел в соступ часть конной черниговской дружины воевода Юрий Домамерич. Но полки черниговские стояли на месте, ощетинившись копьями, рогатинами и пуская стрелы. Князь Михаил выжидал. Полностью смешав строй русских, стоявших в челе, половцы князя Яруна как. вода сквозь песок просочились к реке и в панике переправлялись через Калку. Град стрел и сабельный смерч обрушили монгольские воины на смятые русские полки. Князь Мстислав Удалой, пытаясь перестроить свой полк, стал уводить его к переправе, чтобы встретить татар на правом берегу реки. Татары вклинивались между русичами, рассекая войско на части. Устилая землю павшими, укрываясь щитами от свистящих, бьющих и разящих стрел, отбиваясь копьями и секирами, отходили к реке и пешие русские полки. Подняв железную личину, Мстислав Удалой посмотрел на большой курган, где, загородясь возами и тыном, не трогаясь с места, стояли киевляне. Смоленский полк Владимира Рюриковича, отстреливаясь из луков, лишь кое-где переходя в копейные сшибки, медленно отходил левее большого кургана. Там же, вслед за смоленцами и правее кургана отступали вырвавшиеся из балки галичане, волынцы и куряне. Их сильно поредевшие и истекающие кровью полки еще как-то бились под рукой князя Даниила, хотя людей потеряли больше других. Даниил, понимая, что сдерживает более двух часов со своими людьми втрое превосходившие их силы татар, уводил к реке своих почти обессилевших и израненных воев. Вся его челядь или потерялась, или была побита. Он не знал, где его брат Василек, где князь Олег Курский. Лишь старый боярин Борислав Несторович, что служил еще его отцу князю Роману, да несколько кметей помогали князю. Уже третий по счету гридь сменился под княжьим золотым стягом. Чувствуя страшную жажду, молодой князь пустил коня к реке. Разбрызгивая воду, загнал его по грудь. Свесившись с седла и сбросив тяжелые кольчужные рукавицы, он горстями черпал и жадно пил речную воду, плескал ее себе в лицо и на грудь. Вдруг он увидел, что у самой воды лежат побитые стрелами люди и кони. Вода у берега окрашивалась кровью. Грудь сильно саднило от боли. Он осмотрел себя. Вода, стекавшая по железным чешуям панциря, на кожаной рубахе у бедер и седла окрашивалась багряными и розоватыми разводами. Даниил понял, что во время брани из-за дерзости, храбрости и юного возраста не заметил он раны. С детских лет от головы до ног не знал он в себе порока. Но сейчас силы медленно уходили из его могучего тела. Отрезвление пришло сразу. Увидев, что киевские полки так и стоят на горе, не вступив в сечу, Даниил выбрался на берег, велел боярину уводить полк за реку и отрываться от наседавших татар.

Сводный пеший полк числом до двух тысяч воев, собранных воеводами, истекая кровью, бился у большого холма ввиду стоявших на холме киевлян. Конные полки уже ушли за Калку или были побиты. Давно перешли реку дружины князей Михаила Черниговского, Мстислава Удалого и Владимира Смоленского. Князья не смогли организовать отпора за Калкой и бежали со своими полками. За ними, отбиваясь и отстреливаясь, уходили конные: козельская дружина, уносившая с собой убитого князя Мстислава, немногие кмети курского полка с раненым князем Олегом, да изрядно поредевший галицко-волынский полк князя Даниила. Последним оставил левый берег реки храбрый боярин Юрий Домамерич, пять раз водивший своих воев в соступ с татарами у правого плеча пешего полка. Но вот уж и его кмети, последний раз окатив татар потоком стрел с правого берега реки, развернули коней и пустили их в Поле на запад.

Здесь же, на левом берегу, русские пешцы еще сопротивлялись. Тяжелыми рогатинами и копьями они кололи татарских коней, валили их наземь. Добивали кистенями и палицами слетавших на землю татарских всадников. Напуски татарской конницы были бессильны против упрямо стоявших насмерть пеших русичей. Только стрелами и били татары русский полк. Но у многих пешцев были щиты и луки со стрелами, многие имели брони и шеломы. Монгольским темникам казалось, что уже давно было пора посечь, рассеять и растоптать их. Но пешцы не поддавались, срывая общее преследование русской конницы, а татары все несли и несли потери. У тех, кто дрался в пешем полку, еще оставалась надежда на помощь киевлян, стоявших на вершине горы. И люди не хотели бежать, понимая, что это неизбежная смерть. В смертельном отчаянье все осознавали, что если предстоит умирать, то лучше стоя и сражаясь плечом к плечу со своим русичем, не оставляя надежды на спасение. Пощады тоже никто не чаял.

Монгольский темник Субутдай разделил свою конницу и отправил ее большую часть преследовать бегущих к Днепру. Меньшую оставил здесь, чтобы окружить и побить русских, стоявших на горе у реки. Что же касалось не желавших бежать и сдаваться пешцев, то он велел подтянуть из обоза метательные машины, которыми умело пользовались хины, и побить урусутов из них. Вскоре пешцы увидели, как татары подтаскивают все ближе к ним пороки[66] и услышали гулкие удары, вой и свист больших камней и снарядов, взрывавшихся огнем. Здесь уже не могли охранить ни брони, ни щиты. Как пожаром и смерчем выжигает и ломает лес, так ударами камней и потоками смрадного, нестерпимого пламени выбивало и жгло десятки и сотни оборонявшихся русичей.

И часу не прошло, как все было кончено. Среди тысяч поверженных, среди догоравших огней и дыма одиноко стояли на большом кургане, оградясь возами и частоколом от окружавших их татар и жуткого побоища, так и не вступившие в сечу полки киевлян.

Оранжевое вечернее солнце проливало свой краснозолотой свет на бескрайние поля, холмы и перекаты Залесского Ополья. То здесь, то там, как полосы зрелого арбуза, тянулись от дороги в разные стороны зеленевшие поля озимых и темнели черной землей поля яровых. В воздухе и на земле уже не было дневного жара, но стояло тепло. Редкие перелески и овраги с кустарником лещины встречали путников еще свежей зеленью листвы, прохладой и щебетаньем птиц. Июньский день завершал свой круг. Где-то в низинах, в кустах у воды слышен был соловей.

По древней, наезженной дороге из Суздаля во Владимир на рысях двигалась группа всадников числом до пятидесяти верховых. Впереди на серебристо-голубом жеребце ехал человек лет тридцати пяти в распахнутом дорожном зеленоватом кафтане с подолом и поручами, шитыми золотом. От всех остальных его отличали властные манеры и царственная посадка в седле. Черты его лица также были отмечены властностью и спокойствием. Седина недавно, но уже уверенно пробилась в его светлой коротко остриженной бороде и усах. Это был великий князь Владимиро-Суздальской земли Юрий II Всеволодович. Он приходился сыном покойному великому князю Всеволоду, прозванному на Руси Большим Гнездом. Уже более шести часов всадники держали путь во Владимир-на-Клязьме, лишь ненадолго останавливаясь на отдых.

Дорога становилась труднее, так как пошла по высотам и спускам Клязьминской гряды. Владимир был уже близко. Наконец последовал очередной, самый трудный подъем, и перед всадниками открылся вид стольного града, раскинувшегося на высотах между реками Клязьмой и Лыбедью. С горы и с холмов, по которым спускалась с востока дорога от Суздаля, город представлялся царственным престолом, воздвигнутым на ступенях многоярусной пирамиды. Впереди, в самом низу этой пирамиды стояли Серебряные ворота, сиявшие на фоне темно-зеленого вала и рубленых стен белокаменной кладкой, серебристыми створами и куполом надвратного храма. Вдоль главной улицы, шедшей от ворот вверх по склону внутрь Нового города, тянулись деревянные дома горожан и невысокие рубленые храмы. Выше их вдали лежал зеленый пояс второго вала и деревянных стен Печернего города с башней Ивановских ворот. А еще выше и левее виднелись каменные стены и воротная башня детинца — кремля, рядом с которым и внутри которого поднимались столпами белокаменные стены Рождественского, Воздвиженского, Дмитровского соборов. Венчал же весь град, воздвигнутый на самой круче Клязьминской гряды, огромный, стройный и белоснежный собор Успения Пресвятой Богородицы. На фоне вечернего заката главы храмов горели красным золотом и голубоватым серебром.