Более того, татарские женщины, вооруженные на мужской манер, как мужчины, отважно бросались в бой, причем с особой жестокостью они издевались над пленными женщинами. Если они замечали женщин с более привлекательными лицами, которые хоть в какой-то мере могли вызвать у них чувство ревности, они немедленно умерщвляли их ударом меча, если же они видели пригодных к рабскому труду, то отрезали им носы и с обезображенными лицами отдавали исполнять обязанности рабынь. Даже пленных детей они подзывали к себе и устраивали такую забаву: сначала они заставляли их усесться в ряд, а затем, подозвав своих детей, давали каждому по увесистой дубинке и приказывали бить ими по головам несчастных малышей, а сами сидели и безжалостно наблюдали, громко смеясь и хваля того, кто был более меток и кто одним ударом мог разбить череп и убить ребенка», — писал архидиакон.

В хронике известного западноевропейского автора середины XIII века Матвея Парижского также сохранился целый ряд свидетельств, отразивших переполох, панику, а порой и ужас католического мира перед неизвестными, жестокими и неукротимыми завоевателями.

Вот фрагмент письма графа Лотарингского Генриха, написанного в 1241 году своему тестю герцогу Брабантскому:

«Несчастья, предсказанные в Писании издревле, не иссякли и теперь и в наказание за наши грехи появляются отовсюду. На самом деле, народ кровожадный и бесчисленный, племя неистовое и беззаконное вторглось и заняло соседние нам страны. Они достигли даже Польши, ограбив предварительно другие страны и истребив их народы. По этому случаю я получил уведомление и просьбу, как от частных лиц, так и от нашего любезного брата, короля Богемии (Чехии), поспешно вооружиться и придти на помощь и защиту верных. Действительно, теперь уже нет никакого сомнения, что эта татарская нация намерена через неделю после Пасхи кровожадно ворваться в Богемию и опустошить ее, если королю не будет оказана заблаговременная помощь… Мы просим со слезами помощи и совета у Бога и у своих соседей, наших братьев, во имя кафолической[157] Церкви. Всякое промедление будет опасно, и мы молим вас настойчиво спешить, как можно скорее, нам на помощь, ибо дело идет столько же о вашем избавлении, сколько и о нашем; соберите многочисленную конницу, храбрую и отважную: ваши вассалы поставят вам ее; держите ее всегда наготове, в ожидании, когда мы пошлем вторично дать знать. А мы через содействие своих прелатов и братьев проповедников и миноритов[158] объявим повсюду крестовый поход… Заметим при этом, что значительная часть этой проклятой нации с другой армией, соединенной с ними, опустошает Венгрию с неслыханным варварством… Одним словом, Церковь и население северных стран угнетены и подавлены бедствиями всякого рода до того, что еще никогда от начала мира эти земли не претерпевали столь великих зол.

Дано в год благодати 1241-й, в день, когда поют: «Возрадуйся, Иерусалиме!»».

А вот письмо, которое принадлежит перу самого германского императора (римского кесаря) Фридриха II, интересное своими известиями о том, что знали в католической Европе о событиях на Руси: «Фридрих, император римлян и Август и проч., королю Англии привет!

В настоящее время происходят события, которые занимают столько же Римскую империю…. столько и остальные государства вселенной, исповедующие христианскую веру; как ни поздно пришли к дам известия о том, но мы не можем не сообщить их вам… Какой-то народ, вышедший уже давно из последних пределов земли, прибыл из южных стран… Не щадя ни возраста, ни пола, ни достоинства, они стремятся к уничтожению всего рода человеческого; уверенные в своем могуществе и надеясь на свою многочисленность, татары желают одни господствовать над всей землей. Предав грабежу и смерти все страны, которые они могли только завидеть, оставив позади себя бесконечные пустыни, они прибыли в землю густо населенную куманами (половцами). Там татары… рассеяли тот народ и покорили его; меч татар обагрился в крови тех, которые не успели убежать. Но такое соседство не могло внушить более благоразумия и осторожности русским; враг был вовсе не так далеко, чтобы они, не видав прежде никогда такого народа, не пришли в ужас от приближающегося пожара и не приняли мер против набега татар, или вообще не подумали бы о своем спасении. Между тем варвары явились внезапно с целью грабить и истреблять. Когда этот неистовый народ… напал на них, город Киев, один из самых больших городов этой страны, был уже осажден и взят приступом, и все то знаменитое государство, жители которого были перерезаны, было предано грабежу и опустошению. Такая участь должна была бы заставить венгров, соседних им, подумать о мерах предосторожности; но венгры по своей небрежности, не подумали о защите.

Теперь ужас и страх, внушаемый неистовством этих завоевателей, должен овладеть сердцем каждого; подавляющая нас необходимость, близко угрожающая опасность заставляют подумать о мерах к отражению врага. Всеобщее истребление мира и в особенности христианства требует поспешной помощи, ибо эта свирепая и беззаконная нация не знает человеколюбия».

Уже на берегах Дуная русское посольство узнало, что под польским городом Лигницей татары встретили и нанесли поражение большому соединенному немецо-польско-чешскому войску. Стан царя Батыя был уже недалеко.

Батый принимал владимиро-суздальских русичей у себя в большом круглом шатре, недалеко от стен разгромленного Эстергома. Когда русское посольство, осторожно ступая через порог по татарскому обычаю, вошло в огромную юрту полную приближенных и воинов, сидевших и стоявших вокруг царя, наступила загадочная тишина. Русичи, все как один, сняв шапки и шеломы, поклонились царю земным поклоном. Татары все остались в шапках. В юрте ярко горели почти бездымные светильники и курились какие-то восточные фимиамы. Царь сидел в некотором отдалении от входа на подушках из дорогих тканей, скрестив ноги по-восточному. Его узкие раскосые глаза были сощурены и немного прикрыты веками. Тонкие губы были плотно сжаты и уголки их опущены подковой вместе с тонкой ниткой усов. Батый слегка теребил перстами редкую, узкую бородку. Было видно, что он немало озабочен чем-то, хотя и внимательно разглядывал послов.

Первым заговорил Борис Творимирич, что выступил вперед и еще раз низко поклонился царю. Толмач быстро и, судя по всему, толково переводил. Боярин молвил, что посольство пришло от слуги царя Батыя князя Ярослава из Залесской Руси и из Новгорода. Что посольство возглавляет сын Ярослава новгородский князь Александр. С этим Творимирич указал на Ярославича, а тот также низко поклонился Батыю. Слова эти, похоже, вызвали у Батыя некоторое удивление и одобрение. Вскинув бровь ошеего глаза, царь одобрительно кивнул несколько раз головой, и что-то тихо сказал старому и седому соратнику, сидевшему одесную. Затем боярин просил простить его, за то, что первый начал вести речь от имени посольства и тут напомнил царю о первой встрече с ним под Новгородом Великим, случившейся почти три года назад. Эти слова вызвали у Батыя добрую усмешку и он, опять одобрительно кивнув головой, стал справляться о здоровье и делах старого доброго княжеского слуги. Потом сказал, что хорошо помнит его рассказ и советы, теперь же рад увидеть вновь его живым и здравым.

Обстановка в большом царском шатре явно потеплела. Не тратя времени, Творимирич просил царя принять подарки князя Ярослава, а потом выслушать князя Александра. Не успел Батый сказать что-то в ответ, как русичи вынесли из своей толпы и выложили небольшой горкой перед царем связку серебристо-белого, голубоватого меха песца. Затем положили к его ногам чешуйчатый доспех, крытый позолотой, дорогой шелом с бармицей, круглый щит с узорной восьмиконечной звездой, обоюдоострый меч, булаву с вкрапленными в рукоять драгоценными каменьями, конское седло, стремена, узду, крытые серебром и конскую ортму дорогой работы. Затем по мановению княжеской длани детский Горислав вышел, поклонился царю до земли и поставил перед ним увесистый ларец, наполненный золотыми арабскими дирхемами. Другой — с серебряными новгородскими гривнами вынес и с поклоном поставил Путята. Люди из окружения царя о чем-то взволновано и довольно громко заговорили на своем языке, глядя на дары раскосыми горящими глазами.