«Я тебе нравлюсь такой? Какого меня ты хочешь: девочку или мальчика? Я же чувствую, что хочешь».

Ещё бы он не чувствовал, тиская мой член, который ещё никогда не был таким до боли перенапряжённым. Коленки подрагивают, как же хочется лечь или хотя бы сесть. И я сажусь прямо голым задом на пол. Я тоже голый? Точно сон, во снах вечно оказываешься голышом в самых неподходящих местах: то на рыночной площади, то в девчачьем туалете. И в лучшем случае просто возбуждённым, а то и… Арун нежно обнимает меня, и я расслабляюсь, смиряюсь, высвободившееся томительное желание горячей волной жадно разливается по телу: «Девочкой, — шепчу я, вдыхая аромат кокосового масла, исходящий от его волос, — и мальчиком», — звучит признание, и мир наконец-то обрушивается, погребая, кутая нас в тёплых цветных лоскутках невесомых обломков.

Родители Аруна называли Тьму Вечным Дитя, потому что её самосознание, пребывая в своей природе — свойстве неопределённости, не способно долго держать форму и постоянно обновляется, сбрасывая шкурки-личности. Из-за чего и не способно нормально повзрослеть, испытывая при этом неутолимый голод самопознания, свойственный всем живым существам, а в особенности любопытным детям. Чтобы впустить в себя Тьму, надлежало быть искренними, естественными, открытыми и свободными, как дети. Тогда тело приобретало часть её свойств, и человек, например, мог произвольно менять свой пол.

— Дядь Ракеш, а почему так получается только у детей, зачатых в храмах? — спрашивал я отца Аруна, что учил нас с помощью Сияния владеть Тьмой.

Мне нравились опыты с сознанием, благодаря им я находил оригинальные решения тех или иных творческих задач, что он нам подкидывал на тренировках. Эксперименты позволяли избежать ментальной косности, раскрепощали воображение, приводя к интуитивным прозрениям.

— Это благословение Великой, её дар в преддверии Исхода.

Исходом они назвали гибель всего живого в пламени солнца, и только погрузившиеся и впустившие в себя Тьму могли спастись.

— Дар можно пробудить в шестнадцать лет, но самому изнутри его не раскрыть, человеку надлежит найти любящее его сияющее сердце, что поможет ему своим страстным желанием и холодной волей.

— Кирим, я так счастлив, — кинулся мне на шею Арун.

— Ты теперь всегда таким будешь? — спросил я.

— Каким? — надул он губы.

— Без тормозов?

— А тебе за меня стыдно, да, стыдно? Или за себя? Боишься, да, признайся, что боишься!

— Конечно, боюсь, отец меня убьёт, если с тобой на шее увидит.

— Значит, я, по-твоему, ещё и дурак? — вконец разобиделся он. — А папа теперь возьмёт меня под купол, и мы будем с ним экспериментировать!

— Что за купол?

— Не скажу!

— Арун, не будь таким вредным, — вмешалась, улыбаясь, его мама.

Круглолицестью, болтливостью и весёлым взбалмошным нравом он был в неё, от отца же ему достался незаурядный интеллект, который обычно было не разглядеть за излишней, как мне казалось, эмоциональностью.

— И вы на его стороне, — поник он головой.

— Если Кирим захочет, мы и его возьмём. — Арун тут же радостно ожил, не успел я его даже приобнять под предлогом утешения. — Но для этого надо очень усердно трудиться, иначе какой от вас, неучей, прок?

Купол был спроектирован и построен отцом Аруна на пожертвования последователей Великой Тьмы. В Ракеше каким-то образом уживался и преданный служитель, и учёный-исследователь, считавший Тьму не мифом, а объективным свойством реальности, подобным гравитации или пространству-времени, которые вполне можно изучать и применять эти знания на практике.

Целый год мы упорно трудились, вгрызаясь в гранит науки, экспериментировали с сознанием и тайно встречались с Аруном, но всё тайное рано и поздно становится явным.

Кто-то видел, как мы непристойно держались за руки, и донёс отцу. Я, честно говоря, был даже рад, потому что безумно устал скрываться, врать и прятать свои чувства. Но разве я мог тогда знать, к чему это приведёт?

От отцовского гнева крыша дома была готова взлететь и унестись в звёздные небеса. Он весь трясся от негодования. Даже мама не пыталась его урезонить. Судя по всему, она о нас уже давно догадалась, так как, в отличие от отца, пропадавшего целыми днями на работе, я всё время был у неё на виду. А может, сама ему и рассказала? Но я любил её и не хотел так думать.

— Ты мой позор, а не сын! Как, как мне теперь смотреть людям в глаза?! Это его сумасшедший папаша вас свёл? Ты хоть знаешь, какие чудовищные слухи о нём ходят? Нет, не знаешь? А ты поинтересуйся. Он покупает детей, и что он с ними потом делает, одной его Тьме известно! Может, он и с тобой это делал?!

Мама не выдержала и, прижав руки к груди, выбежала из комнаты. Я хотел пойти за ней, но отец оттолкнул меня. Я споткнулся и упал на пол, больно ударившись локтем.

— Не смей прикасаться к матери своими грязными руками! — заорал он, нависая надо мной, брызгая слюной и наливаясь дурной кровью до невозможности. Мне показалось, что он сейчас кинется на меня и затопчет, как бешеный слон. — Позор, какой позор! Уму непостижимо! Немедленно собирай вещи, поедешь к дяде на ферму. Я ему уже позвонил, он скоро приедет. Хватит пальмы околачивать, будешь у него на плантации работать. За что мой брат только тебя любит, раз согласился принять?

— Нет, — поднялся я на ноги, наполняясь Мраком. «Держи её в голове», — вспомнил я слова старика. — Я никуда не поеду. У нас с Аруной будет ребёнок.

Отец так и застыл, пытаясь вдохнуть трясущимися губами воздух, как выброшенная на берег рыба, и хватаясь за грудь. В уголках губ появилась пена. Он затрясся, прикусил язык и, захлёбываясь собственной кровью, упал на пол. Мама прибежала на грохот. Рухнула перед отцом на колени, приподнимая голову. Тот ещё пару раз дёрнулся и замер с закатившимися под лоб глазами. Я оцепенел от ужаса. Мама подняла на меня перекошенное в чёрной злобе лицо. Из яростных глаз катились слёзы.

— Проклинаю, — прорычала она, обдавая меня неприкрытой, лютой ненавистью, разрывая мне сердце, лишая любви, уничтожая, — проклинаю на веки вечные! Чтобы сдохли в муках все, кого ты полюбишь! Проклинаю! Проклинаю!

С закипающими на глазах слезами и трясущимся подбородком, я, спотыкаясь на каждом шагу, выскочил из комнаты, из дома и побежал по пустой в ночной час улице. Не знаю, куда я бежал и зачем, провожаемый истеричным лаем собак, слёзы душили и рвались из меня, хотелось умереть и не быть никогда. В изнеможении я упал и, рыдая, уснул в вонючем мусоре под каким-то мостом.

Уже под утро кто-то коснулся моего плеча. Я открыл глаза и увидел склонившуюся надо мной в сочувствии Аруну. Я сел и, стиснув зубы, чтобы вновь не расплакаться, с совершенно опустошённым сердцем, обнял её.

А за розовеющим горизонтом первыми смертоносными вспышками взрывалось солнце.

========== 7. Арун ==========

Превращаясь в девушку и с удовольствием тиская грудь, я продолжал ощущать себя парнем. Кроме телесных, я не замечал никаких других изменений, разве что совершенно перестал стесняться и сдерживаться с Кабиром, но здесь причина крылась в произошедшем в храме и уверенности, что он примет меня таким, какой я есть, в любом обличье. Девчачье тело не вызывало во мне ни малейшего отторжения, в нём всё время хотелось смеяться и, приставая, подтрунивать над смущающимся Кабиром. Трудно ему, не каждый день ведь осознаёшь, что влюбился в лучшего друга. Он такой нелепо серьёзный и собранно-сдержанный, никак себя не отпустит, не откроется, не отдастся. О, это ему надо стать девушкой! Я бы ему помог, ха-ха, раскрыл, как следует.