Я мерею шагами зал, нервно стискивая в замке пальцы рук и думаю, думаю, думаю.

— Надо сказать Кабиру! Он…

— Нет, не надо. Кирим, просто побудь эту ночь со мной, пока всё не закончится.

— Что, что ты хочешь сказать?..

— Он умрёт этой ночью.

Я бросаюсь в темноту и натыкаюсь на стену, щупаю её, ища неведомо куда подевавшийся выход. Сердце изнывает от тревоги и боли за друга. Или за что-то ещё? Конечно, глупый дурак! Ракеш! Мальчик не переживёт этого. Ели Бхакт умрёт… Я должен быть с ним, должен быть с Ракешем! Поддержать его, утешить.

— Тьма! Тьма, выпусти меня немедленно! Или…

— Или что?

Тонкие сильные руки обвивают крест-накрест вздымающуюся грудь, она прижимается ко мне сзади и уже совсем не кажется такой уж маленькой.

— Ты прав. Башня стабилизирует моё сознание и впервые за миллионы и миллионы лет мне исполнилось восемнадцать. Отпразднуй эту ночь рождения со мной, подари своё тепло и тело. Я в долгу не останусь. Кабир был прав насчёт самооплодотворения. Ты можешь родить свою точную копию и перенести в неё сознание, я научу тебя как. Лучше всего это делать, когда ребёнку исполнится шесть, чтобы не потерять собственного осознания и легко поглотить душу дитя. Ты сможешь жить вечно. Здесь. Со мной.

Рука Тьмы скользит вниз, оглаживает член, сжимает в горсти мошонку.

— Вечно жить и трахаться с тобой, пожирая души собственных детей?

— Да, — шепчет она на ухо, ласкаясь, и моя плоть сама собой отзывается, идёт ей на встречу. — Я же ем вас всех. — Облизывает, целуя шею. — Я уже была в твоём теле, теперь хочу, чтобы ты побывал им в моём. Жаль, что это возможно пока только в Башне, а не под открытым, усыпанным звёздами небом. Но если всё пойдет, как я задумала… А хочешь, мы и других научим переселяться? Ты знаешь, что созданная нами сфера способствует появлению двуполых. Как ярко они сияют! Из них получатся отличные управители Тёмным Сиянием. Мы будем вместе править нашим новым миром.

— Желаешь, чтобы я вошёл в тебя? — спрашиваю я, заваливая её на спину и раздвигая ей ноги, глядя в сочащееся влагой зазывное лоно и понимая, что действительно хочу этого, хотел всегда, от начала всех времён.

Провожу рукой по бархатистой матово-чёрной, как сама летняя ночь, коже. Сердце моё разрывается от боли за сына и стон срывается с губ, когда я вхожу в неё, всем весом наваливаясь на точёное гибкое тело.

— Так? Так?! — неистовствую я, жестоко, со всей силы вдалбливаясь в неё, стремясь причинить, передать ей испытываемую боль.

— Да, — неровно выдыхает она, нервно дрожа и выгибаясь подо мной, оплетая ногами, направляя и владея.

Капли пота бегут по спине, слипаются и звучно разъединяются на выдохе животы. Бьётся лобок об лобок, воспламеняя нервы, всё тело. Океан Тьмы уходящей в небо стеной цунами накатывает на замерший в ужасе берег. Несётся, сметая всё на своём пути, и разбивается о неколебимую скалу сияющей воли и невыносимого наслаждения, когда мои зубы погружаются в её трепетную шею.

По взмокшей спине из возникшей в стене двери веет ночной прохладой. Тяжело поднявшись, я выхожу прочь и бегу к обрыву. На полпути в свете луны замечаю два силуэта. Ускоряя шаг, они спешат мне навстречу и заключают меня в объятия.

— Он умер, — всхлипывая, сообщает Ракеш, а Шакти, утешая, гладит его по голове.

Я целую сына, чувствую на губах солёные слёзы и поражаюсь тому, как же невероятно он сейчас похож на оставившего нас Бхакта.

А из нависающей над нами огромной Тёмной Башни доносится не по-детски яростный, безумный и неумолчный плач народившегося младенца. От него где-то на другом конце земли трескается земля и проваливается в невообразимую бездну, из которой, слепо натыкаясь друг на друга, лезут аморфные тени и, разевая жадные голодные рты, вторят младенческому плачу беззвучным рёвом.