========== 1. Кирим ==========
Острый выступ камня больно давил в спину под правой лопаткой, но, свернувшись калачиком под куском ткани, я продолжал то и дело прижиматься к нему, чтобы не потерять сознание. Мама вернётся с охоты и будет искать меня, звать, сокрытого клубами пыльной бури, и, чтобы услышать её, откликнуться, я должен оставаться в сознании. Но почему её нет так долго, бесконечно, мучительно долго? А песок всё сильнее и быстрее засыпал меня, придавливал, не пропускал воздух. Шевелиться не хотелось, нельзя, иначе взбесившийся ветер вырвет из-под меня края накидки, забивая лёгкие невесомой душащей пылью.
Чуть дыша пересохшим ртом и сжимая, наматывая на слабеющие пальцы выскальзывающие уголки покрывала, я приподнялся, подался вверх в душной темноте, попытался сесть, сбросить песок, но не потерять причиняющее боль остриё, что впивалось теперь в поясницу.
Мама, где же ты? Но в ответ лишь завывание бури и нескончаемая дробь, шорох песка во тьме, что пробирался внутрь меня и словно баюкал в ритмичных порывах ветра, пел колыбельную смерти, крадущую, подменяющую тишиной сначала слова, затем дыхание и саму жизнь. Но что-то в глубине души продолжало сопротивляться, биться, пытаться вырваться из пеленающего плена небытия, что-то похожее на имя.
— Кирим, — да, моё имя! — Кирим! Кирим!
— Я здесь, — прохрипел чуть слышно, разлепляя сухие губы.
Толкнулся, пытаясь выпрямить дрожащие ноги. Камень до крови оцарапал кожу, вырывая из беспамятства.
— Мама, мама, — потянул и запутался в ставшем бескрайним покрывале, — я здесь.
Её руки нашли меня, помогли высвободиться. Такие знакомые, ласковые, нежные и сильные руки, обнимающие, защищающие и согревающие во тьме бесконечных холодных ночей, утешающие и поддерживающие, когда больно или трудно. Я прижался к ней, к родному теплу.
Тишина мира оглушила, я словно оглох, но различал её частое дыхание и тёмную с россыпью сияющих звёзд бездну ночного неба над головой. Головокружительную бездну. Мама подхватила меня и опустила на песок.
— Пить, — попросил я и увидел её виноватые, полные горя и отчаяния глаза — она не нашла ни воды, ни пищи.
— Прости меня, — прошептала она и безжалостными крючьями хищных пальцев сдавила мне горло. Боль ворвалась в мозг вместе с неосуществимым желанием вдохнуть, закричать. — Прости меня. А-а-а! — завыла она, кончики пальцев заострились, как колючки, вонзаясь под иссохшую тонкую кожу, ведомые невообразимой жаждой.
Перекошенное оскалом лицо, бесконечно далёкие звёзды и боль…
«Кирим, Кирим, Кирим! — всё ещё стучало в ушах сердце. — Кирим, Кирим, Кирим!»
Сияющие звёзды далеко, а Тьма совсем рядом, я чувствовал, как она нетерпеливо разливалась по венам, теснилась в груди, вместе с именем рвалась на волю, вместо слёз сочилась из глаз, проясняя сознание, тёмным бритвенно-острым сиянием разрывала пелену бытия, вместе с кровью всасывалась её пальцами, наполняя мамино тело и пожирая его изнутри.
Она пыталась сопротивляться, оттолкнуть меня, отнять руки. Распахнутые в ужасе и боли глаза. Смирение и ярость загнанного в угол. Прояснение.
— Прости меня…
Когда Тьма выплёскивается, я уже не могу остановиться…
Визг умирающего существа, агонизирующего сознания, как у тех ящерок, что попались нам пару дней назад, но какого-то знакомого. Настолько знакомого, что мне больно о нём думать, поэтому я не думаю, я отворачиваюсь, не смотрю, пытаюсь забыть, отгородиться, уйти, не испытывать наслаждения от вливающейся в тело живительной влаги и растекающейся внутри дурманящей сытости.
Замолчала, наконец-то замолчала. Из глаз катились слёзы, настоящие слёзы. Я отстранился от льнущей и ласкающейся верным зверем Тьмы, спрятался в ледяном сиянии бесстрастной воли, чья жажда жизни оказалась неизмеримо, бесконечно сильнее жажды мамы, чьи пальцы невесомой шелухой сброшенной змеиной кожи опали с моей лоснящейся шеи.
Этой безжалостной волей я убил свою маму. «Иначе бы она убила тебя!» — пытался оправдаться ум. Я же не оправдывался, в Тёмном Сиянии в этом нет необходимости, в нём всё предельно ясно. Пусть эта ясность не избавляла от страдания, но давала силу его пережить, когда-нибудь… А пока я лишь терпел эту боль. Боль, что стала острым камнем для моего сердца, чтобы я не потерял бдительность, не уснул, чтобы услышал…
Кого, кого я мечтал услышать, ведь кроме меня здесь больше никого не осталось. Лишь бескрайняя пустыня и вечное одиночество. Нет! Есть и другие, другие потерянные дети, я слышал их голоса в темноте, и я найду их.
Да, обманывающий себя ум всегда пытается оправдаться, отвлечься поиском и достижением важной цели, чтобы забыть, забыть её последние слова: «Прости, только так я могла спасти тебя…»
*
Я понял, что зря не охотился, когда запасы питательных веществ за хребтом подошли к концу, а я так и не достиг оазиса. Нет, я не сбился с пути, ощущая присутствие другого сияющего ребёнка — я неправильно оценил расстояние. Его тёмное сияние слепило, как солнце, стоило обратить на него внимание, и обмануло, оказавшись таким же далёким. Надо было охотиться, пока были силы, а теперь придётся полагаться на удачу и глупость ящериц. Ни в ту, ни в другую я не верил.
Я вновь лежал под накидкой, прижавшись спиной к пока ещё тёплому камню, но температура стремительно падала. Предстояла долгая ночь и холодная дрожь под утро, когда уже не веришь, что скоро будешь изнывать от невыносимого зноя. Я скрестил руки на груди, обнимая себя, подтянул колени. Вспомнил маму и в нахлынувшей тоске ещё крепче прижал к бокам ладони. Подталкиваемый подкрадывающимся голодом и чтобы отвлечься от сердечной боли, я принялся плести паутину Тьмы.
Сначала намотать нити Мрака на тело, превращаясь в кокон, пропитать их вниманием, а затем раскрыться, распуская и раскидывая сетью вокруг себя. Охватить редкую россыпь выветренных каменных столбов и ждать, ждать…
Одна часть сознания видела сны, пожирая в них что-то сочное и живое, трепещущее под впивающимися пальцами, а другая наблюдала, слушала сеть. Движение! Тише-тише… Что-то остановилось, всем существом воспринимая ночь, готовое бежать при малейшей опасности. И опасность пришла. Скорее! Скорее! В укрытие! Длинная многоножка метнулась под край покрывала и замерла на моём предплечье. «Да, здесь безопасно», — внушала ей сеть, а Тьма уже проникала внутрь вместе с удлинившимися трубчатыми волосками руки. Лёгкое удовлетворение, смыслы поглощённой жизни и вновь ожидание.
Проснулся от холода. Нет, не от холода, что-то задело остатки почти развеявшейся паутины и замерло, вглядываясь, но не в окружающий мир, а в меня. Оно было совсем рядом. Я приоткрыл глаза и не столько увидел, сколько ощутил тонкий покачивающийся змеиный силуэт в десятке сантиметров от лица. Потянул на себя оставшиеся нити, чтобы запеленать, взять под контроль. Но змейка, словно увидев их, метнулась прочь, прорвала редкий кокон, обжигая болью. Я бы вскрикнул, но резкий удар в висок погасил сознание.
Что-то сначала обшарило мой рот и, извиваясь, поползло внутрь по пищеводу. Но стоило мне сосредоточиться на создании шипов, что пронзят его, как оно замерло, а затем, развернувшись, не спеша полезло обратно, выскользнуло изо рта. Как же трудно было сохранить неподвижность.
