— Хорошо-хорошо, буду голодать, — сказал он, подбирая и кидая в рот очередной финик.

Я срезал ножницами длинные волосы Злючки с запутавшимися в них веточками и прочим мусором. Хотел сделать поровнее, но получалось клочками, как в детстве, когда я пытался подстричь чернявого кучерявого Аруна, что хохотал, глядя на себя в зеркало, а я щёлкал его по ушам, чтобы он не вертелся и сидел смирно.

Мой друг жил через дорогу от нас при храме Великой Тьмы. Отец запрещал с ним водиться, но меня, как магнитом, тянуло в их дом и таинственное святилище.

Стоило отцу выйти за дверь, на работу, как я тут же выглядывал в окно, дожидаясь, когда он степенной походкой толстого важного человека повернёт в проулок, спрыгивал на грязный тротуар, стараясь не угодить на спящих бездомных или паломников и, преодолевая кричащий и сигналящий поток машин, кибиток такси, спешащих по делам прохожих, прилипчивых наглых попрошаек и животных, оказывался перед тёмной гранитной громадой величественного храма.

Тяжёлый чёрный занавес на входе шевелился, как живой, или живой была непроглядная тьма, вечно царившая внутри? Закрыв ладонями лицо, а большими пальцами уши, с неизменным трепетом в груди перед неведомым, я поклонился и побежал дальше, в калитку с левой стороны. Вымощенная камнем дорожка вела в глубь двора, мимо апельсиновых деревьев с дремлющими в их тени большими рыжими собаками. Я знал, что они умные и не тронут меня, но от их прицельных взглядов в спину сердце уходило в пятки.

— Арун! Арун! — позвал я, приплясывая в нетерпении у ступеней широкой веранды и выглядывая его, вытянув шею, в открытой настежь двери, что вела в дом с лёгкими занавесками на окнах и ароматом благовоний. Дуновение ветерка принесло тонкий аромат сандала. — Арун!

— Кабби, это ты, мальчик мой? Зайди, поговори со старым Анкером.

Я оглянулся на притворяющихся лениво спящими собак и взбежал на деревянную веранду. Оставляя пыльные следы на тёмно-коричневом лакированном полу, подошёл к окну и, привычно запрыгнув на подоконник, сел, скрестив ноги. Седой костистый старик с суровым, изборождённым глубокими морщинами лицом полулежал в кресле, медленно опуская и поднимая черепашьи веки.

— Теперь моё имя звучит как насмешка, разве я похож на молодое дерево? — Я чуть улыбнулся. — Дрянная девчонка не хочет забирать меня к себе. Видимо, Тьме, как и тебе, скучно со старым Анкером. Но ничего, как только эта коряга сгорит в погребальном костре, мы с ней повеселимся, — усмехнулся он.

Мне всегда было страшно и безумно любопытно слушать его дерзкие, а порой похабные речи о Великой.

— Не ёрзай так нетерпеливо, знаю, ты хочешь узнать, куда опять унесло этого беспутного мальчишку, но порадуй ещё глаза старика, а то в зеркале я вижу только безвозвратно ушедшие годы. Дай-ка руку… Давай, давай, не бойся, я не ем детей, — вновь усмехнулся он, сжимая мою ладонь в сухих подрагивающих пальцах. — Когда-то я был воином, и неплохим, раз ещё жив. Или наоборот? И мне знаком этот огонь, что заставляет кровь бурлить и ходить по краю. Она любит таких, как мы, что горят ярко да долго. Не поддавайся ей. Держи крепко и владей. Да, с бабами только так и надо, а то на шею сядут и понукать начнут. Гони её из сердца и держи в голове. Я же вижу, как ты на Аруна смотришь.

Я дёрнулся, как ошпаренный, но каменные пальцы мёртвой хваткой сжали мои хрупкие косточки, готовые раздавить их в любую секунду.

— Она в храме, ждёт тебя, черноглазого.

— К-кто?

— Аруна, кто же ещё может тебя там ждать? Тьма-то уже давно внутри. Иди, найди её. Шестнадцать лет, время пришло.

— П-почему её? — Видимо, старик совсем спятил.

— Иди, иди и не задавай глупых вопросов, действуй, и в голове, держи её в голове, сияющий.

— Там же темно, как я его найду, звать-то нельзя?

— А сердце тебе на что? Тьму-то выгони, а Арунку впусти, раз глаз положил, и не ошибёшься.

Анкер отпустил мою руку, и я сам не понял, как оказался перед шевелящимся входом в храм.

«Ещё раз услышу, что ты в него ходишь, шкуру с живого спущу! Я уважаемый человек и не потерплю в доме такого распутства!» — вспомнились гневные крики отца.

Все знали, что в храме погружались во Тьму не только духом, но и телом, впуская её в себя и предаваясь грязным, низменным, как говорил отец, животным страстям да наслаждениям. Не пойми с кем и как попало. «Даже мужчины с мужчинами!» — плюясь, горячо возмущался он. И откуда только знал такие подробности? «А какие дети у них после этого родятся?!» — «Тише, милый, не при ребёнке». — «Да какой он ребёнок, или ты хочешь, чтобы они из него там шлюху сделали или чернушника, а может, и то, и другое? Нет уж, мне нормальный наследник нужен! Он давал тебе нюхать чёрный порошок?»

Я хотел оглянуться — нет ли знакомых, но будто прикипел к месту. Сумасшедший старик! Напугал меня. И на что он намекал? Ладно, я прекрасно знал, на что он намекал, но сознаваться в этом даже себе было слишком стыдно.

Порыв ветра или какой-то иной неведомой силы отвернул край занавеса, и я юркнул внутрь. Шёл, касаясь кончиками пальцев шершавой поверхности стены. Ещё один занавес, отделяющий коридор от внутреннего зала храма с его абсолютной тьмой, в которой всё кажется иным, незнакомым.

Прохладные плиты пола, странные шорохи то ли охладителей воздуха, то ли соприкасающихся тел, дразнящие и одновременно расслабляющие ароматы. Как мне найти Аруна в этом наполненном телами мраке?

Закрываю глаза, так легче погрузиться в себя, я люблю погружаться в себя, как на дно океана, а вверху переливы света и блики на волнах жизни. Здесь же тихо, сумрачно и спокойно.

«Арун, ты где?» — посылаю вопрос в глубину и прислушиваюсь, жду ответа — тишина. Вспоминаю родное лицо: смешливое и подвижное, кругловатое и открытое, как все его чувства, что всегда на поверхности, как цветы лотоса. Память о нём пробуждает в сердце чувство, от которого так сладко и больно одновременно, так радостно и тоскливо, что хочется плакать и смеяться от счастья, что он есть у меня. «Арун», — одним этим чувством, без слов зову я и слышу, как душа его отзывается, идёт навстречу, а я — к ней. Натыкаясь и обходя кого-то в темноте, с трудом нащупывая пустые места для следующего шага. Он совсем рядом, мне кажется, что я различаю его дыхание, чуть с присвистом из-за искривлённой носовой перегородки. Протягиваю вперёд руку и чувствую под пальцами что-то мягкое и округлое. Собираюсь отдёрнуть, но его ладонь накрывает мою, не отпуская. «Что это?» — но я и так знаю ответ. А он делает ещё один шаг, прижимаясь ко мне всем телом, полностью обнажённым телом. Мир шатается, готовый рухнуть от малейшего дуновения ветерка, разлететься цветными осколками, и даже глубина океана во мне, кажется, бурлит, как закипающий чайник.

«Кабир, ты нашёл меня!» — врывается в сознание ликующий возглас и его тёплые, вечно в чём-то сладком губы на моей шее, щеках, губах.

«Сдурел?!» — хочется крикнуть мне, но вместо этого я позволяю обнимать и целовать себя. Впервые в жизни, и это так странно и удивительно возбуждающе. Он берёт мою руку, ведёт по впалому животу вниз, по курчавому лобку и погружает пальцы в скользкое влажно-горячее лоно, которого у него раньше точно не было.

В голове всё туманится, а его губы никак не дают собраться с мыслями, сосредоточиться. Шутки Тьмы? Или я сплю? Мне уже несколько раз снилось нечто подобное, после чего я не мог без стыда смотреть другу в глаза. Точно, это сон! Старый колдун усыпил меня прикосновением! Что же он со мной делает?