«Засияет как ласковое восходящее солнышко».

«Закатное…»

«Хорошо, как ласковое закатное солнце».

«Так?»

«Да, а теперь направь лучи этого солнца на меня… Я так тебя люблю».

Сердце в моей груди взорвалось, только не золотым, а пронзительно острым и холодным чёрным сиянием. Руки удлинились и, словно играя в жмурки, накрыли светящиеся глаза ближайшего зверя. Тот оскалил пасть и вцепился другой собаке в горло. Визг и вой огласил округу. Наш зверь был искусан прочими псами, но победил в первой схватке. Чёрные ладони накрыли другие глаза и добили его. Это было так несправедливо, что я внутренне отвернулся и больше не смотрел вниз. Лишь вздрагивая, слушал нескончаемый рык, жалобный скулёж, клацанье зубов и скрежет когтей по камням.

«Нет, я не буду его есть», — сказал я, глядя на распростертое окровавленное тело большой рыжей собаки, когда в рассветных лучах мы спустились со столба.

Даже мёртвой и истерзанной она сохранила красоту и… благородство. Я не знал значения многих слов, что сами собой появлялись теперь в уме, но интуитивно чувствовал их смыслы.

«Видел бы ты какими они были до Исхода… Ты устал, мой мальчик, прости, что заставил тебя пережить это, но мне была нужна твоя помощь. Засыпай…»

Я проснулся на закате и смотрел, как последние лучи солнца золотят тонкие ломтики подвяленного за день мяса. Выглядело оно очень вкусно, и я его съел. Пощупал основательно подросший на хребте горб. На неделю точно хватит.

«Я не стал жадничать, а то нам будет тяжело идти».

— Спасибо, — сказал я. — Можно я сам немножко пройду, ты только указывай мне направление.

«Видишь вон ту голубую звезду?»

— Эту?

«Нет, левее… Да, эту, иди за ней. Ты умеешь считать?»

— Да, до тысячи!

«Сколько вокруг нашей звезды звёзд поменьше?»

— Раз, два, три… Восемь!

«Правильно, это созвездие осьминога».

— А кто это — восьминог?

«Сейчас покажу…»

— Ой! — остановился я как вкопанный. — А где это, что это?! Как красиво!

«Это океан. Как небо на земле, только из воды».

— А это, что это?! — закружился я на месте, размахивая руками.

«Это рыбки, живут в коралловых рифах».

— Покажи, покажи ещё что-нибудь!

«Нам надо идти, но если хочешь, смотри, а тело я сам поведу».

— Да, да, бери. А-ах!

«Это фрегат, он ловит рыбок. Хочешь ещё раз нырнуть вместе с ним?»

— Да!

Я с головой ушёл в грёзы наяву и совершенно не замечал ничего вокруг. Песочный человек сказал, что все эти красивые удивительные животные существовали на самом деле. Сердце мое переполнялось одновременно радостным восторгом и грустью, что их больше нет на нашей земле. Но может быть, где-нибудь далеко-далеко… Я не заметил, как грёзы превратились в обычные сны. Нет, не обычные. Я плавно скользил в толщах океана, пропуская сквозь ус тонны воды, поднимался к светлой поверхности и, выдыхая, с удовольствием выбрасывал вверх солёные фонтаны, а лунный свет блестел на мокрой коже. Разогнавшись из глубины, я выпрыгивал в небо, невесомо парил, замирая в высшей точке дуги и, наслаждаясь полётом, обрушивался в родную стихию.

Не знаю, сколько ещё дней мы так шли. Сны переходили в грёзы, а грёзы в забвение и снова в грёзы. Я уже и забыл, куда мы идём, когда Песочный человек разбудил меня и велел смотреть. Я сделал шаг, запнулся и упал. Боль пронзила голову, из рассеченной брови потекла кровь. Я уставился на алую ладонь и не понимал, что происходит. Тело казалось каким-то странно чужим, неподвластным.

«Осторожнее. Ты слишком увлёкся образами. Придётся сделать пару шагов назад, иначе они что-нибудь заподозрят. Смотри вниз».

Под чем-то твёрдым и прозрачным зеленели вершины деревьев, прямо как в лесу. По ступенькам скакала девочка, а парень её поддерживал за поднятые вверх руки. Девочка показалась мне знакомой. Я всмотрелся, прижав руки по сторонам к голове и куполу, чтобы уменьшить отражения.

— Шанти! Это же Шанти! Она там внизу. Шанти!

«Они тебя не слышат».

— А мама с братом тоже там? Пойдём к ним скорее!

«Бхакт… Боюсь, но похоже, что твоя мама и брат умерли».

— Нет, не может быть! Ведь Шанти там, внизу! Пойдём же, пойдём скорее! Почему ты меня держишь?! Куда ты меня ведёшь? Я хочу к Шанти!

Слёзы катились из глаз, и я ничего не видел, а ноги сами делали шаги, уводя меня от купола.

«Бхакт, соберись. Прежде чем идти внутрь, нам надо за ними понаблюдать, разузнать обстановку, а тебе восстановить контроль над телом и поголодать. Мне придётся залечь на дно, иначе этот остроглазый мальчишка обязательно почует неладное».

— Я чувствую его.

«Кого?»

— Сияние, на которое мы шли с мамой всё это время. Он там внизу.

«Да, он там — Кабир».

— Это он убил маму?

«Я не знаю».

— Если это он, я убью его. Я убью их всех. Заберу Шанти и уйду.

«Хорошо, но сначала нам надо понаблюдать за ними и узнать всё наверняка».

Я подсматривал за игрой Шанти и её нового друга. Как они, смеясь, плещутся и ныряют в бассейне. Я страшно ему завидовал. Но почему-то никак не мог возненавидеть, хотя он тоже мог убить мою маму. Он слишком по-доброму относился к Шанти. Он её любил. Я это понял почти сразу, но не испытал ревности. Не знаю почему. Я бы хотел, чтобы он и со мной поиграл. Я бы хотел играть и смеяться вместе с ними. И в тоже время я его боялся. Вечно занятой Кабир был мне понятен, как была понятна мама со своими заботами о нас. А парень нет. В нем была глубина, тёмная неведомая океанская глубина. Их что в ней таилось? Доброта или жестокость? Что достанется мне? Я не знал. А потом пришла буря и, кажется, унесла Песочного человека, оставив меня с новым знакомцем один на один.

========== 13. Тьма ==========

Буря ещё не стихла, но понукаемый унизительными тычками язвительных маленьких кулачков пониже спины Кабир идёт открывать дверь под купол. А в выпотрошенной башенке, укрытые любовно сшитым мной из меня же самой лоскутным одеялом сладко спят одержимые каждый своим мраком мальчишки. Нет, не спят, как не спит океан и всматривающийся в его бездонные глубины парящий на вольных крыльях фрегат.

Глаза Бхакта открыты. Они вбирают слабый отраженный от странно-красивого в покойном естестве сна лица свет. Отпечатывающий в подсердечной невинной детскости лик одинокой и в чём-то безропотной привязанности, нуждающейся в утешении души.

Когда ещё не звуки, а лишь намерения с той стороны двери касаются чуткого сердца, он порывисто вскакивает, готовый бежать и открывать наглухо задвинутый засов. Но оказывается пойман и сиднем заключен в кольца скрещенных ног и оплетших трепещущую сердцем грудь рук.

Страх бьётся в его крови с покорным желанием довериться Кириму, его дружеской заботе и защите, жадным стремлением поверить в него. А тот обнимает преданную душу и молча глядит на дверь, тепло дыша в голый мальчишеский затылок. И Бхакт покоряется, потому что устал бежать, устал безнадёжно искать утерянную, как оказалось навсегда, материнскую любовь. И потому не может отказаться от приютивших его сейчас, что бы потом не случилось, объятий.

Дверь со скрипом открывается и, отталкивая мужчину, к ним врывается расплывающаяся в победной улыбке настырная девчонка. Что тут же увядает в её глазах, покрывающихся корочкой ледяного подозрения, когда взгляд натыкается на невесть откуда взявшегося и оккупировавшего ей и только ей принадлежащее место подле спокойного, но предельно собранного и странно повзрослевшего Кирима.