Слева послышался переходящий в визг озлобленный лай собак, и я крепче перехватил самодельное копьё с примотанным на конце ножом и ускорил шаг, продираясь через высохший шуршащий подлесок. О том, чтобы подкрасться беззвучно, не было и речи. Вся надежда на Тьму, с помощью которой у меня получалось ослеплять животных, искажая их восприятие.

Я вышел на чуть заметную дорогу. Покинутая деревушка состояла всего из нескольких хижин на метровых сваях. Две облезлые псины — чёрная и грязно-серая — сцепились над сгнившими человеческими останками, белевшими обглоданными рёбрами грудной клетки. Собаки не обратили на меня никакого внимания, катаясь в облаке поднятой пыли. Я подбежал и сходу всадил копьё в ярящийся клубок, что, тонко взвизгнув, тут же распался. Чёрный пёс метнулся в сторону и скрылся под хижиной, а серый, истекая кровью, лежал у моих ног. Перерезав зверю глотку, я вскинул его над собой, ловя ртом стекающую кровь и жадно глотая. Напившись до тошнотворной отрыжки, я поспешил с добычей обратно. Меня гнало снедающее предчувствие беды. Стоило надолго потерять Аруна из виду, и оно неумолимо захлёстывало меня, зачастую заставляя возвращаться к нему с пустыми руками. Но не сегодня, улыбаясь, порадовался я, ныряя под упавший ствол.

Представшая взору картина ещё долгие годы будет мучить меня в безысходных кошмарах.

Весь в крови, с развороченным животом, Арун протягивал мне наше дитя — девочку, чуть подрагивающую в предсмертных конвульсиях.

Я еле успел подхватить её, прежде чем он потерял сознание. И лишь в голове продолжал многократным эхом метаться его мысленный шёпот: «Спаси, спаси её». А следом проклятие матери: «Пусть сдохнут в муках все, кого ты полюбишь». И жадные руки Тьмы, вырывающие из сердца любимых. Укоряющий взгляд Ракеша и ухмылка старого Анкера: «Завистливая сука любит прибирать молодых».

— Не-ет! — прорычал я, сжимая невесомое тельце. — Не отдам!

«В соответствии со смыслами тела, — говорил Ракеш, — душа человеческая кристаллизуется во Тьме. И в ней же растворяется, как соль в воде, когда жизнь покидает его. Но сияющая воля способна отделить душу от плоти Тьмы, и тогда та обретает материальную форму».

Я видел мерцающую, готовую раствориться во Мраке душу дочери и, как учил нас Ракеш, сделал мысленный шаг назад, покидая тело со всеми его эмоциями, волнением и страхом, мечущимися мыслями и неуверенностью в своих силах. Явленный мир проступал на поверхности бездонного океана Тьмы, озаряемый таким же безграничным сияющим простором свободной воли над ним. И этим чистым холодным сиянием я вырезал кристалл новорождённой души из замершего в неподвижности тельца.

«Но если его тут же не вживить в другое тело, он рассыплется в чёрную пыль, поэтому, прежде чем пересаживать душу, надлежит найти подходящее для неё тело и опустошить его, потому что две души в одном теле не уживутся, не сведя друг друга с ума», — хихикал Ракеш.

Глядя на крохотный чёрный кристалл, я уловил движение в сухой траве. Накрыл существо Тьмой, заставив двигаться к себе, и увидел небольшую жёлто-зелёную змейку. Поймав, извлёк её душу и заменил кристаллом дочери. Безвольно обвиснув, змейка лежала на моей ладони, и я не знал, что делать дальше, как вдохнуть в неё жизнь. Но Сияние знало и, отзываясь на моё страстное желание и намерение, стало сплетаться в тонкий узор, соединяя душу и тело сияющими нитями Тьмы. Змейка шевельнулась и, обвив мои пальцы, угрожающе зашипела. Я, продолжая чувствовать её изнутри, послал успокаивающий импульс и приказ быть рядом. Мне предстояла ещё одна операция, чтобы удержать ускользающего от меня Аруна.

Его душа в беспамятстве металась и кричала на всю Тьму, когда я безжалостно, не ведая сомнения, вырезал её из Мрака. Материализовавшийся кристалл души был крупным и многогранным. Я обшарил сознанием всю округу в поисках хоть одного живого существа, но не нашёл даже сбежавшей собаки. Кроме меня, здесь никого не было. Кроме меня…

«Прости, Арун, — я взял в руки нож и приставил холодный кончик к основанию черепа, — придётся нам пожить вместе, в тесноте, как говорится, да не в обиде».

Струйка крови, щекоча, побежала вниз по шее, и, раскрыв надрез, я засунул в него кристалл души Аруна, запечатав замысловатым узором.

«Где я?! А-а-а! А-а-а!»

«Да не ори ты так».

«Кабир?! Ты где?! Я ничего не вижу… и не чувствую!»

«Тише, Арун, тише. Помнишь, твой отец рассказывал о переселении душ?»

«Д-да».

«Я переселил тебя в себя, чтобы кристалл не распался».

«Что ты сделал?!»

«Арун, тише, а то у меня голова лопнет. Это временно, пока я не найду для тебя подходящее тело».

«Что со Злючкой, она жива? Моё тело почти убило её. Прости, я не знал, как ещё её спасти».

«Со Злючкой?»

«Я так её про себя называл, когда она пиналась или покусывала Тьмой».

«С ней всё в порядке, я и её душу пересадил».

«Слава Тьме! Почему я её не чувствую?»

«Я пересадил её не в себя, а в другое тело».

«В какое?»

«Потом расскажу, главное, что с ней всё в порядке. Давай сначала с тобой разберёмся».

«Почему темно и я ничего не чувствую?»

«Наверное, потому, что моя душа осталась на месте и ты можешь быть только зрителем».

«Ты тупой? Я же говорю, что нихера не вижу!»

«Кажется, я начинаю понимать, что имел в виду Ракеш, говоря, что две души в одном теле сведут друг друга с ума».

«Сука, я так теперь и буду болтаться в этой пустоте?»

«Арун, если ты хоть минутку помолчишь, я попробую разобраться и придумать, как подключить тебя к каналам восприятия».

«Ладно, извини, я немного не в себе».

«Это точно, ты во мне».

«Ну, не всё же только тебе во мне быть».

«О, узнаю прежнего Аруна».

«Всё, я молчу, молчу, только включи свет, а то мне страшно. Вдруг мне только кажется, что я с тобой разговариваю».

*

«Быстрее! Быстрее!» — вопил в голове Арун, а я сбрасывал на бегу рюкзак.

Пожар, которого мы так долго ожидали и боялись, настигал меня, хоть я и бежал против ветра. Да и тот мог в любую секунду измениться. Огненная волна пронеслась по кронам в вышине, вниз полетели горящие листья и пепел.

Лёгкие жгло, в боку нестерпимо кололо, пространство впереди заволокло дымом.

«Поднажми, миленький, а то мы тут мигом изжаримся!»

Гул пламени и треск приближались; я прыгнул прямо в дым и, споткнувшись, упал на острые камни, ободрав ладони и коленки. Над головой дохнуло жаром, завоняло подпаленными волосами. Не распрямляясь, на четвереньках, я полез в гору. Вокруг кружились и падали горящие листья, всё заволокло удушливым дымом, глаза слезились, но я упрямо карабкался вверх по сухому руслу ручья с вымытыми и торчащими, как ступени, камнями, что сильно облегчало подъём. Забравшись выше клубов дыма, я откашлялся и посмотрел назад. Вся долина реки полыхала, объятая пламенем, горизонт заволокло дымом. Скоро здесь не останется ничего, кроме голой выжженной пустыни.

Взобравшись на плоскогорье в его начале, я пошёл вдоль края, созерцая утопающее в дыму подножие. До купола оставалось с десяток километров, и мне не верилось, что я всё-таки до него доберусь. Надо бы успеть до заката.

«Если отец с мамой и детьми где-то внизу, им конец».

«Они могли не спускаться в долину, а подняться выше и зайти на плоскогорье с севера». «Тогда мы нескоро их увидим. Кабир, там что-то блестит!»