Двое младших сыновей Эрика, Торвальд и Торстейн жили дома. Лейф отплыл в Норвегию за три дня до того, как прибыли мы. Должно быть, мы разминулись с его кораблём, вероятно, он зашёл в Херьёльфснес днём позже нашего отплытия. Порой я размышляла, как такое могло случиться. Наверное, в одну из ночей наш корабль стоял во фьорде, а торговое судно Лейфа проскользнуло мимо нас на рассвете. Или возможно Лейф, будучи самым бесстрашным мореходом из всех, взял курс в открытое море, чтобы обогнуть все прибрежные островки, а мы следовали по спокойной воде между островами вдоль побережья. Не забывай, тогда была весна, и в открытом море существовал риск наткнуться на льды. Помню, ветер тогда был юго-западный. Именно судьба рассудила так, что мы не заметили друг друга. Уверена, что Эрик подумал также. Он выдал бы меня замуж за Лейфа, но всё вышло по-другому. Лейф был уже три дня в пути, направляясь в Норвегию, когда порог Братталида перешагнула девушка, которая показалась Эрику и красивой, и достойной.

Халльдис оказалась права. На скудное приданое в Гренландии не особо обращали внимание. Здешним богатством считались дети, они вырастут и унаследуют обширные земли, на которых они будут охотиться, строить фермы и торговать, когда состарятся их родители. Но чтобы приобрести это богатство, — я имею в виду женщин — не хватало монет. Очень многие поселенцы приходились друг другу родственниками, и, конечно же, большинство составляли мужчины. За двенадцать лет жизни там подросло новое поколение юношей, которые нуждались в жёнах. Это была одна из причин, по которым Лейф отправился в Норвегию. Торстейн был совершенно уверен, что брат вернётся домой с женой, и, без сомнения, он так бы и сделал, если бы не влип в одну историю.

Поэтому Эрик относился ко мне с особой благосклонностью, считая моего отца самым почётным гостем. Торстейн и Торвальд бродили кругами, словно два белых медведя на льдине, не сводя с меня глаз. Я не святая, Агнар, и до этого я почти не общалась с молодыми людьми. Я наслаждалась их вниманием, и думаю, даже не догадывалась, что была с ними жестока, даже не говоря им ни слова.

У женщин отношения складывались сложнее. Фрейдис была моложе меня, она не могла провести с мачехой и получаса, не поссорившись. Меня поражала её грубость. Халльдис поколотила бы меня, заговори я с ней в подобной манере. Тьёдхильд просто не обращала на это внимания. Фрейдис меня невзлюбила, думаю, ревновала, хотя вряд ли она добивалась внимания своих братьев. Или всё же добивалась? От неё можно было ждать всего, что угодно. Конечно же, она возмутилась моим появлением в доме её отца, в комнате её матери, и наконец, в своей собственной постели. Но происходило кое-что ещё, я это чувствовала, и очень скоро Тьёдхильд рассказала мне.

Тьёдхильд, жена Эрика, стоит у двери загона, где летом доят овец. Вечереет, близится время дойки, и она сказала Гудрид и Фрейдис ждать её здесь. Нагулявшие молоко овцы тянутся вниз по каменистым склонам, то тут, то там раздаётся цоканье копыт по камням. Сегодня тихий вечер, и солнце, перед тем, как опуститься за горы, заливает пастбища золотистым светом. Солнечный свет никуда не спрячешь, кроме как в увядающую память, но есть и другие ценные воспоминания. Это лучшие пастбища в Зелёной стране, на невысоком перешейке между двумя фьордами. Однажды Эрик пообещал Тьёдхильд страну, где скот будет обильно давать молоко, где охота обеспечит им безбедную жизнь, достойную королей. Там, где свободный человек занимает свободные пастбища. Она позволила ему отвезти её сюда, вместе с детьми, скотом и всем имуществом. Они проделали трудное путешествие из старого мира и оказались в новом. Иногда ей кажется, что новая страна и есть обещанный мужем рай; а порой эта земля так жестока, что хочется упасть замертво от усталости. Но теперь Тьёдхильд услышала весть о новой вере от пришедшего в Братталид кельта, раба Херьёльфа, который поведал ей о том, кто воскресит мёртвых и дарует вечный покой уставшим.

Раб уехал вместе с Лейфом, который отвезёт его обратно в Херьёльфснес по пути в Норвегию. Его отъезд стал тяжёлой утратой, ведь всю зиму, проведённую за ткацким станком в женской половине, раб Херьёльфа беседовал с Тьёдхильд. Она вслушивалась в его рассказы снова и снова, пока не запомнила их наизусть. Теперь она может рассказывать их про себя, но не вслух. Её семья глуха к этим рассказам, лишь рабы собираются вокруг неё послушать эту новую сказку, что сулит свободу, которая им даже не снилась. Тьёдхильд — жена Эрика и она не может идти на поводу у собственных рабов. Пусть в этом новом мире её почти не заботит соблюдение приличий, но она слишком привязана к Эрику, чтобы позорить мужа.

А тем временем новая вера угнетает Эрика. Он ворчит, будучи не в духе:

— Разве мало я для тебя сделал? Или Тор хоть раз подвёл тебя? Могло ли наше путешествие в Зелёную страну пройти ещё легче? Раскрой глаза, ведь удача всегда сопутствовала нам, а ты искушаешь её? В своём ли ты уме, женщина? Чего ты ещё хочешь?

Никто из её детей не верит в то, что она теперь знает. Лишь Лейф сочувствует ей. Он смеётся и обнимает её так, как даже его отец никогда не делал, и говорит ей:

— Будь по-твоему, мама. Ты — мудрая женщина. И сама знаешь, что делаешь.

Он несправедливо подозревает её в чём-то более коварном, чем просто предвидение. Сам Лейф — коварный человек, но единственный, кто должен понять её. Из всех её детей, именно у Лейфа больше всего стремлений и надежд. Может быть, это мечты о богатстве, но богатство всегда добывается дерзостью. Лейф, как и она, ищет чего-то иного.

Тьёдхильд наслаждается солнечным светом, разлитым на зелёных склонах, будто должна запомнить его навсегда. Драгоценный свет. Она опускает взгляд и видит, как наверх проворно взбирается девушка, пробираясь по склону пастбища, без труда преодолевая крутой подъём. Тьёдхильд узнаёт в ней Гудрид и не спеша спускается навстречу.

Четырнадцатое июля

Когда я впервые встретилась с Тьёдхильд, она чем-то напомнила мне Халльдис, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, чем она отличается от моей приёмной матери. Тогда я всё ещё находилась под впечатлением от встречи с Торбьёрг. Мне казалось, что такой ведьмы вообще не должно быть в Зелёной Земле, её поганые обряды недостойны того, чтобы принести их в новый мир. Жена Эрика — Тьёдхильд, совсем другое дело, той весной, она показалась мне женщиной света. Тьёдхильд высокого роста, как Халльдис, волосы светлые, как у ребёнка. Когда я поселилась в Братталиде, порой я ощущала свою ирландскую кровь, потому что мои волосы были темнее, чем у остальных, хотя, здесь, в Италии, меня считают светловолосой. Теперь это уже не имеет значения, старухи везде выглядят одинаково.

Работа спорилось в руках Тьёдхильд. Она ловко управлялась с животными, нигде больше я не видела столько молока, или больших, круглых сыров, как в Братталиде. Её куры несли яйца даже зимой, а у половины её овец рождалось по двое ягнят. Овечья шерсть, которую состригли той осенью, была такой же густой и шелковистой, как в Исландии. Большинство людей думают, что Зелёная страна — бедна, но я нигде больше не видела ферму, устроенную также хорошо, как у Эрика, пока не побывала в Норвегии. Тьёдхильд из тех женщин, у которой и в пустыне зацветут цветы. Летом она заготавливала множество разных трав, вряд ли кто-то мог представить, что они растут здесь. И, конечно же, она родила троих выдающихся сыновей, которые выросли и стали крепкими мужчинами, даже по меркам нашей страны.

Думаю, Тьёдхильд хотелось бы дочку. Ведь она была одержима работой. Я помню, как впервые увидела её, был поздний вечер, и она поздними весенними сумерками всё ещё сгребала и ворошила сено на лугу на другом берегу ручья. Она всегда вставала самой первой, даже раньше домашних рабов. Если у коровы выдались тяжёлые роды, она могла просидеть всю ночь в ожидании появления телёнка. Эрик обычно говорил: "У нас что, мало рабов? Ступай спать, женщина! Наши рабы набивают животы и отлынивают от работы, а ты тем временем работаешь за них!" Но он очень уважал жену, и не зря. Эрик сказал первым, что эта земля обильна и плодородна, но именно Тьёдхильд сделала эту землю такой. Эрик любил пуститься в разглагольствования, но Тьёдхильд слова презирала. Мне всегда казалось, что она слушала мужчин, будто бы детей, подбадривая их, и не слишком принимая к сердцу то, что они имели в виду на самом деле. В некотором смысле я ошибалась, позже я поняла, что она всё же слушала. Если мужчины, которых она любила, говорили о своих мечтах, она упорно работала, будто одна из сестёр-норн, чтобы сделать их явью.