Мне нравилось то, что сделала Тьёдхильд. В первые годы в Братталиде она превратила пустыню в цветущий рай. В её доме было всегда чисто и тепло. Чем бы она ни занималась — выхаживала ли измученных долгим плаванием поселенцев, или помогала ребёнку выдернуть больной зуб, с самого первого дня я каждый день видела её за работой, она вкладывала в каждое дело всю душу, и делала всё как следует.

Поначалу я боялась, что не смогу работать так же, как она. Она делала послабления лишь для больных или для беременных, или для стариков, к которым она относилась с большим уважением. Для всех остальных не существовало отговорок. И мне не стоило переживать по этому поводу. Думаю, она увидела во мне то, чего не было у Фрейдис. И не удивительно, что Фрейдис возненавидела меня. Сначала я не понимала почему. В детстве я чувствовала себя одинокой и всегда мечтала подружиться с кем-нибудь. Я не имею в виду мужчину, а говорю о женщине, о подруге. В Арнастапи я воображала, что у меня есть подруга. Иногда я смотрела на своё отражение в лужице и представляла её. Когда вокруг никого не было, я разговаривала с ней вслух. Единственной ровесницей равной мне по положению, с которой я жила вместе, была Фрейдис, но она видела во мне захватчицу и строила всяческие козни против меня. Теперь-то я понимаю, почему она себя так чувствовала. Видишь ли, она была дочерью Эрика от рабыни, и Тьёдхильд приняла её в своём доме и воспитала как родную дочь. Такова была натура Тьёдхильд. Не знаю, смогла бы я сделать то же самое для внебрачных детей Карлсефни. Если они и были, мне ничего об этом не известно. Но Фрейдис чувствовала себя обделённой и злилась на всех. Её братья — мужчины, законные сыновья Эрика, и поэтому она их ненавидела. На самом деле, она ненавидела мужчин потому, что они мужчины, а других женщин — из-за того, что им повезло больше, чем ей. А кому ещё в Братталиде позволялось почти всё, кроме как не дочери Эрика Рыжего? Её волосы были соломенного цвета, она обычно искоса поглядывала на мужчин, опуская глаза. Она не была красавицей, но, тем не менее, имела над мужчинами больше власти, чем я.

Однажды вечером, когда я поднималась к загону подоить овец, Тьёдхильд встретила меня, и мы с ней разговорились. До этого я ни разу не разговаривала с ней наедине. Она никогда не прекращала работу, чтобы поболтать, если только не нужно было сказать что-то важное, и всегда сразу переходила к делу.

— Гудрид, ты же христианка, так ведь? Тебя крестили?

Я рассказала ей о Халльдис, о проповеднике Тангбранде, и о крещении в Арнастапи.

— Значит, ты веруешь. Что для тебе вера?

Вопрос меня смутил. Я, потупив взгляд, разглядывала россыпь горечавок, на которых упала тень Тьёдхильд, цветы медленно складывали лепестки, будто близится ночь.

— Я не знаю, — пробормотала я, вспомнив рассказ Турид о демоне, который сидел верхом на коньке крыши и колотил пятками по торфяной кровле так, что дрожал весь дом. Вопрос Тьёдхильд напомнил мне о боязни призраков.

— Так не пойдёт. Ты чувствительная девушка, и вынесла немало невзгод. Ты хранила веру во время путешествия сюда?

Я вспомнила, как двое поднимают тело Халльдис, завёрнутое в мокрый плащ, и бросают её за борт, накатившая волна сразу же поглощает тело.

— Нет, — сказала я. — Я вообще ни о чём не могла думать.

— Но, если ты — христианка, тебе не нужно думать. Твой Бог — всё, что тебе нужно знать.

— Тогда я знаю одно, — говорю я ей. — Я знаю то, что сказал Тангбранд — Господь сбросил Люцифера с небес, он упал в море и всё ещё там. Ёрмунганд, Великий Змей, властвует во внешнем море, там его царство, и Христос не имеет там власти, потому его не было с нами на корабле.

Тьёдхильд схватила меня за плечи и развернула лицом к себе.

— Но ты ошибаешься, Гудрид, ты не права! Раб Херьёльфа рассказал мне другую историю. Он поведал, что когда во время шторма учеников Христа обуял ужас за свои жизни, учитель сказал им: "Почему вы напуганы? Где ваша вера?" И тогда он повернулся и сказал ветру и волнам: "Умолкните, перестаньте!" И шторм сразу же утих.

— Ну, — пробормотала я. — Христа не было с нами на корабле. Я не верю, что он вообще когда-либо плавал в наших морях.

— Но он был на вашем корабле! Тангбранд передал его тебе. Он должен быть в твоём сердце!

Я рванулась от неё.

— Нет! — Вдруг я зарыдала, что меня разозлило. — Нет! Нет! Нет! Я не виновата, что всё так случилось! Это не я! Не я!

Я хотела убежать от неё, но, несмотря на высокий рост, она всегда была очень быстрой, так что остановила меня.

— Постой, Гудрид. Я не обвиняю тебя в том, что произошло. Я говорю, что сила божья вложена в наши руки. В твои и мои. Мы с тобой женщины, что нам остаётся делать? Это суровая земля, но, если у нас есть вера, мы сможем свернуть горы. Он так и сказал мне!

Внезапно меня чуть не стошнило от вида этой благоразумной женщины. Думаю, родись я сильным мужчиной, я боролась бы изо всех сил. Я убивала мы своих врагов и выживала в ледяной пустыне. Меня не одолевали бы призраки, белые или чёрные, ведь у меня было бы столько сил, чтобы даже не думать о них. Я хотела ударить Тьёдхильд. Меня тошнило от её веры.

— Нет, — сказала я. — Моя вера не так сильна. И это не моя вина.

— Разве ты не понимаешь? — сказала она мягко. — Видит Бог, все мы слабы. Но позволь мне сказать тебе ещё кое-что. Мой сын Лейф пообещал мне поговорить с королём Норвегии. Король Олаф хочет сделать весь мир христианским. Лейф попросит его прислать нам священника. Тогда мы сможем построить нашу собственную церковь, здесь в Зелёной стране. Если у Господа будет здесь свой дом, он будет приглядывать за нами. Он станет нашим пастырем и будет защищать и слабых, и сильных.

И хотя я злилась, эта мысль успокоила меня, даже несмотря на то, что она сказала, я опять почувствовала к ней симпатию. Я была одинока, Агнар, и совсем недавно потеряла приёмную мать. Меня пугала жизнь в этом новом мире, некому было вести меня. Я пугалась собственной силы. Иногда горы приходят в движение, раскалывается лёд, море исторгает огромные волны, обрушивающиеся на сушу, где мы обитают наши хрупкие тела. Ночами я лежала на деревянном корабле и слушала, как вокруг нас трескаются льдины, и чувствовала волну, которая поднимается, когда лёд обрушивается в море. Хочешь, расскажу, что хуже всего на корабле во время шторма? Чего я больше всего боялась? Это желание броситься за борт. Я вижу, как волна поднимается над планширем, или как она разбивается о борт корабля и заливает нас. Вижу, как под нами разверзаются бездны; вижу бескрайнее море, оно напоминает движущиеся на нас горы, и всё, что мне хочется — сдаться. Я не хочу сопротивляться морю, Агнар, я просто хочу погрузиться в него. Я хочу броситься в этот хаос, окружающий наш маленький мир.

— Я хотела бы церковь, — призналась я Тьёдхильд, хотя всё дулась на неё. — Церковь, построенную на камне, как тот самый дом, что выстоял во время бури.

Она взяла меня под руку и подвела к загону с овцами. — Всё будет хорошо, Гудрид, у нас будет церковь.

Тьёдхильд устроила так, чтобы все христиане Братталида по воскресеньям молились вместе. Если стояла хорошая погода, мы собирались под открытым небом, на площадке, где доят овец, прямо в центре поселения. Когда погода не позволяла молиться снаружи, мы переходили в пристроенную в конце лета женскую комнату. Эти общие собрания поставили отца в очень неудобное положение. Одно только упоминание нового бога приводило Эрика в ярость. Обычно он кричал:

— Убери с глаз моих долой своих беспомощных богов, твой бог годится лишь для младенцев! Пристало ли мужчине поклоняться твоему расчудесному богу, который пальцем не пошевелил, чтобы спасти самого себя? И не рассказывай мне сказку об овечьем стаде. Мужчины должны быть волками! Помнишь, в какой стране мы живём?

Так что Торбьёрну пришлось помалкивать, он не посещал собрания Тьёдхильд, где собирались лишь женщины и рабы, там мы преломляли вяленую рыбу и кислое молоко, потому что в Зелёной стране не было ни хлеба, ни вина. А я пошла туда, хотя и злилась. Однажды я почувствовала себя настолько обиженно и неуютно, что убежала из поселения и произнесла что-то типа заговора.