— Что я должен сказать? Похвалить твои выдающиеся магические способности?
— Нет, извиниться за мой испорченный завтрак. А потом немедленно вернуть нам наши тела.
Макдур, державшийся чуть в стороне от хозяев, заметил, как Том стиснул ладони за спиной, причем с такой силой, что пальцы побелели. И, хоть это было не в его правилах, демон решил вмешаться, пока ему не пришлось искать себе новых хозяев.
— Чы-у, сэ-ырр ы гос-подъ-ын? — на свой страх предложил он.
— Я не хочу чая, — рявкнул Гилдерой. — Я хочу назад свое тело. Сегодня самый важный день в моей жизни, и я не допущу, чтобы из-за криворукого недоучки с его профанской абракадаброй мой триумф отправился псу под хвост. Вечером я должен быть в министерстве и получить свой орден Мерлина. И я собираюсь там быть.
Том в ответ не съязвил, не фыркнул, не бросил едкое оскорбление. Он молчал, и его молчание было тяжелее бестиария, на котором бы сидели все описанные в нем твари. Локхарт почти физически ощущал, как это молчание сдавливает ему грудь, мешая дышать. Он оборвал фразу на полуслове, и тогда Риддл тихо произнес:
— Макдур, принесите два чарометра и успокоительное зелье для сэра Гилдероя, — а потом отвернулся от своего любовника и подошел к валяющемуся на боку столу.
Не иначе как чудо, не распознав темного мага, помогло ему обойти осколки стекла, разбросанные по всей комнате. Один взмах руки должен был поставить стол на место, но тот даже не шевельнулся. Риддл выругался и принялся шарить по карманам в поисках палочки. Пока он возился, успел вернуться Макдур. В одной лапе он держал чашку с дымящимся зельем, а в другой — два невысоких стеклянных цилиндра из плоского стекла. Поставив их на стол, демон по собственной инициативе принялся наводить порядок в комнате. Гилдерой попытался уследить за ним взглядом, и впервые у него получилось. Глаза Тома Риддла видели намного больше, чем его собственные.
Пыльный смерч носился по комнате в дикой пляске. Сначала он подобрал все битое стекло, поставил на место тяжелые часы, поднял с пола стулья. Ни один из них не вышел из схватки целым: у первого была разбита спинка, второму не хватало ножки, у третьего на месте сиденья осталась дырка. Макдур их починил и заботливо расставил вокруг стола. Окно засверкало новеньким стеклом, а покореженные вещи, сорванные картины и люстра прыгнули на расстеленную скатерть, та завязалась узлом и исчезла. Оставались лишь дырки в стенах, они требовали более кропотливой работы, Макдур уже примеривался к одной из самых больших, но Том остановил его и жестом отослал прочь. У них с Гилдероем была проблема поважнее, чем пробитые стены.
Локхарт сел и постарался удобно устроиться, его крестец ныл, шея и плечи будто подверглись заклятию одеревенения. Но он попал не под проклятие, а под действие закона вселенской справедливости в одной из его многочисленных вариаций. Она гласила, что и для простого магла, и для темного мага ночь в кресле наутро аукнется ломотой в спине. Гилдерой пошевелил плечами, досадуя на Риддла, который пренебрегал такими нужными для каждого колдуна занятиями, как акупунктура и массаж. Он посмотрел на свое тело, сидящее напротив. Оно было совсем рядом, но в то же время так далеко. Разве Том сумеет должным образом о нем позаботиться? Конечно же нет, вот уже между бровями появилась складка, и еще одна намечалась в правом уголке рта. Сердце тревожно ёкнуло, Гилдерой не мог спокойно смотреть, как хмурится его безупречно гладкий лоб, и поспешно перевел взгляд на чарометр.
Цилиндр был заполнен прозрачной жидкостью, внутри плавали стеклянные шарики тоже с жидкостью внутри, но разноцветной, на каждом болтался небольшой грузик. Красный шарик держался у самой поверхности, синий, зеленый и черный находились в нижней половине сосуда. Локхарт знал основные принципы работы чарометра: каждый шарик отвечал за определенный вид магии, если сжать сосуд в руках, то через некоторое время шарики начали бы перемешаться, показывая изменения магического фона. По шкале на сосуде определялись показатели. Затем, имея под рукой сборники специальных таблиц и формул, а в голове — достаточное количество мозгов, можно было вычислить тип заклятия, его длительность, а также различные нежелательные последствия, включая косоглазие внуков и горбатость правнуков. Гилдерою эта сложная наука оказалась не по зубам, и он милостиво оставил ее горстке высоколобых зануд.
Локхарт нервно стиснул чарометр, от волнения во рту пересохло, и он, не имея лучшего варианта, отпил успокоительного зелья. Оно пахло мятой, но на вкус, как это обычно бывает с зельями, оказалось хуже свежевыжатого сока из хрена. Больше Гилдерой к нему не прикасался, хотя чашку держал поблизости. Запах помогал расслабиться и перебивал легкий душок серы, который стойко держался в комнате даже после блиц-уборки Макдура. Секундная стрелка его золотых карманных часов (Том отцепил их от жилета и положил на стол) должна была пятнадцать раз пройти по кругу, и Локхарт нетерпеливо вытягивал шею, чтобы узнать, сколько еще осталось. В глубине души он рассчитывал, что от его пристального внимания время побежит быстрее. Он пробовал закрыть глаза и даже принимался рассматривать сад за окном. Но тогда ожидание становилось еще невыносимее, и его взгляд снова обращался к часам.
Гилдерой ничего не смыслил в чарометрах, но это не мешало ему верить, что стоит ему увидеть выстроившиеся шарики — и на него тут же снизойдет гениальное озарение. Риддл сидел напротив и пялился в стену, куда-то чуть повыше его плеча. Не раз и не два Локхарт открывал рот, чтобы попросить Тома не хмуриться и не кривить губы, но ему так и не хватило смелости столкнуть слова с языка. Лучше уж мысленно пинать медлительные стрелки часов. Гилдерой начал притоптывать ногой, за что получил злобный взгляд. Усилием воли он заставил себя прекратить, не стоило забывать, что с ним за одним столом сидит не благовоспитанный колдун, а бесчестная и бессовестная помесь дракона с мантикорой. И под мантикорой Гилдерой имел в виду совсем не Сеси — безобидный бурдючок на толстых лапках, опасный лишь для копченной селедки, — а ужасающие чудовище из древних легенд.
Пятнадцать минут истекли, Локхарт пристально уставился на чарометр. Черный шарик плавал вверху, синий и зеленый опустились вниз почти на самое дно, красный держался почти в середине, однако стремился вверх. Гилдерою эта диспозиция ничего не говорила, и он пренебрежительно хмыкнул. Том мог бы найти более надежное устройство, от этого толку столько же, сколько от гадания на кофейной гуще. Риддл записал показания в блокнот, который ему услужливо принес Макдур. Демон всеми силами старался умаслить господина. Если бы от него потребовали усесться голым задом на церковный шпиль, он, пожалуй, и это бы сделал, лишь бы хозяин не начал швыряться куда попало испепеляющими молниями.
Том деловито обошел стол, склонился над вторым чарометром, записал результаты и стремительно вышел за дверь. Локхарт даже не успел возмутиться.
— Том ведет себя, как обиженный мальчишка, — пожаловался он Макдуру — слушателю более благодарному и менее опасному, чем Риддл. — Хотя обижаться следует мне, ведь он испортил мой праздник. И это после всего того, что я для него сделал. Я выбрал его своей музой, позволил греться в лучах моей славы. И что я получил взамен — неблагодарность цвета самой чернейшей египетской тьмы. Нет, я определенно заслуживаю лучшего!
Макдур не знал, что ответить. На месте Гилдероя он был бы счастлив, если бы, вернув свое тело, Том Риддл не стер бы его в порошок. Но это он — умудренный бесконечно долгой жизнью демон, а люди никогда не умели довольствоваться малым.
Впрочем, Локхарт не нуждался в его советах, выговорившись, он отправился в ванную, приводить себя в порядок. Горячий душ пошел на пользу и его голове, и ноющей пояснице, а проторчав еще час в своей гардеробной, он окончательно повеселел.
Выбрать мантию, цветом подходящую под бледное лицо Риддла, было трудно, но Гилдерой блестяще справился с вызовом. Он облачился в безупречно белые сорочку и брюки (Макдур, не дожидаясь приказа, подогнал их по размеру), надел ботинки из кожи бледной виверны, жилет цвета топленого молока и, наконец, снял с вешалки ее — мантию чудесного фисташкового цвета. Рядом снова возник Макдур, услужливо укоротил рукава и тут же исчез, оставив хозяина перед большим напольным зеркалом в громоздкой оправе из самшита. Она представляла собой одни сплошные завитушки, из которых выглядывали насупленные мордочки пухлых купидончиков.
