— Спасибо, поставь чашку на стол. И говори, что случилось.
— Ничего, господин. Позвольте поинтересоваться, как продвигается ваша рукопись. — Кабанья морда Макдура напряглась, демон пытался изобразить искренний, а главное, бескорыстный интерес. Но желтые глаза подозрительно бегали из стороны в сторону, избегая встречаться с пытливым взглядом темного мага.
— Достаточно быстро. Передай Гилдерою, что книгу я закончу в срок.
— Я не сомневаюсь в вашей победе, — подобострастно произнес Макдур.
— Продолжай в том же духе. Я выиграю, и чтоб мне съесть твой хвост, если дело обернется иначе. — Скользнувшая по лицу Риддла кровожадная улыбка заставила демона поежиться. Его хвост — предмет гордости и тщательного ухода — нервно дернулся. Пряча его под фалды пурпурного фрака, Макдур отвесил поклон и поспешно удалился.
Локхарт для восстановления сил пил витаминный коктейль, у Тома тоже был свой источник вдохновения — сгущенка. Он наколдовал банку и ложку, придвинул к себе чашку вместе с тонкой стопкой листов. Пришло время оценить написанное. За нагромождением старинных сундуков что-то зашевелилось, шлепнулось на пол, послышался торопливый топот, и из темноты выскочила Сеси. Она чинно уселась сбоку от Риддла, шипастый хвост обернулся вокруг лап. Ее просящий взгляд деликатно напоминал хозяину о необходимости делиться, но тот не обратил на нее внимания: качество текста заставило Тома отложить ложку и взяться за перо. Хмурясь и шипя проклятия, он углубился в правку. «Она была очень красивой девушкой с черными волосами и голубыми глазами, изящной шеей, высокой грудью, тонкой талией и изящными ногами…» Том вычеркнул «изящные», слово нужно было заменить, но чем? Симпатичные, приятные, красивые… Его взгляд скользнул вверх и снова пробежался по строчкам. Нет, слово «красивый» он тоже использовал, пропади оно пропадом! Риддл устало подпер подбородок ладонью и накарябал на полях черта. Описания, описания, описания… Пятнадцать печатных листов и ни одного трупа. И пусть перед Макдуром он храбрился, но себе мог признаться, что если бы ему пришлось читать эту рукопись, то она бы надоела ему уже после первых десяти страниц.
Природа, погода, улицы, интерьер, одежда… За последние несколько дней Том возненавидел женскую одежду, подружка главного героя меняла наряды каждый день (а та ведьма, которая послужила для нее прототипом, так и вовсе — по три раза за день). Том не знал, как называется половина из этих вещей. Например, та висюлька, которую она постоянно носила на лбу. И ведь уже не спросишь, потому что его красавица умерла. Пришлось выкинуть висюльку из повествования. Риддл и с главной героиней поступил бы так же, но интуиция подсказывала, что если в книге не будет романтической линии, то читателей ему не видать. Но любовные отношения тоже придется описывать, как и постельные сцены…
От этой мысли его лицо скривилось, будто пишущая машинка превратилась в огромный котел с жабьим жиром и надписью на боку «Выпей меня». Ему бы следовало отказаться от задуманного, ведь он — темный маг, а не писатель, но Том ненавидел проигрывать. И демонический хвост, поданный без соуса, казался ему слаще меда в сравнении с необходимостью признать, что он в чем-то уступает пустозвону Локхарту.
Риддл упрямо вернулся к ненавистной писанине, подбодрив себя ложкой сгущенки. Лист бумаги пестрел красными пометками, зачеркиваниями, исправлениями, добавлениями, которые оплетали текст, будто ядовитый плющ, на этом фоне слова выглядели жалкими и неубедительными. Том отложил в сторонку стопку листов и решил, что на сегодня с него хватит. С гудящей от усталости головой ему никогда не придумать подходящего сравнения, чтобы описать характер главной героини.
Пряча листы в ящик стола, он заметил Сеси, все еще терпеливо ожидавшую угощения.
— Правильные мантикоры едят потроха и требуху. — Том встал и с наслаждением повертел головой, разгоняя кровь в одеревеневшей шее. И, хотя тон его был строг, как у директора, излагающего новичкам школьные правила, умоляющий взгляд мантикоры сделал свое дело — миску Риддл наколдовал и сгущенкой поделился. Сеси тут же набросилась на лакомство, перепачкав морду и усы.
Оставалось спрятать печатную машинку в чехол. В прошлый раз, когда Том оставил ее на столе, а лист — в каретке, его любимица от души потопталась по клавишам, заполнив лист бессмысленной тарабарщиной. Сеси подняла довольный взгляд от миски, высунула розовый язычок и попыталась слизать капли сгущенки с испачканной мордочки. Том пожелал ей спокойной ночи, и она ответила ему взглядом, полным обожания.
Нужные фразы пришли, будто незваные призраки — ну а кто еще выбирает самый темный ночной час, чтобы порадовать уставшего колдуна? Риддл поворочался в постели, не понимая, почему вдохновение появляется именно тогда, когда пишущая машинка убрана в футляр и ему хочется лишь одного — поспать пару часов. Вздохнув, как каторжник, и выругавшись, как матрос, Том зажег Люмус и нашарил бумагу и перо.
*
После бессонной ночи Риддл выглядел хуже обычного: неопытный борец с нежитью легко мог перепутать его с оголодавшим вампиром и попытаться вогнать кол в сердце. Строгая темная мантия не добавляла красоты его бледному узкому лицу. Столкнувшись с ним утром, Гилдерой хотел было сострить насчет тягот писательского труда, но, заглянув в глаза Тому, благоразумно промолчал и убрался с дороги.
В министерском атриуме было многолюдно, Риддл купил свежий номер «Пророка» у сгорбленного сухопарого старика, который, должно быть, появился здесь еще раньше, чем статуя Мерлина, возвышающаяся в центре зала. Хотя некоторые историки сильно сомневались в том, что это именно Мерлин. Лицо статуи сильно исказилось, будто у человека, захваченного врасплох приступом желудочных колик. Говорили, что ее перекособочило из-за чьей-то глупой шутки. И, хотя министерство регулярно выделяло деньги на реставрацию, вернуть памятнику приличный вид пока не удавалось.
Черный пьедестал выглядел незыблемым, как скала в бушующем море, и давал защиту от царящей вокруг толкотни. Том прислонился к прохладному камню и пробежал глазами газетные заголовки. Вокруг него сновали колдуны и ведьмы. Мелкие чиновники, похожие в своих коричневых мантиях на кусачих красных муравьев, собирались в стройные ряды и неторопливо текли к лифтам. Те, кто в министерстве не работал, а пришел сюда по делу, как правило, неприятному и выматывающему нервы, вели себя по другому: дергались, хмурили брови, шли торопливым шагом. Их расчет был в том, чтобы прийти пораньше и тем самым свести к минимуму утомительное стояние в очереди. А поведение отдельных личностей озадачивало. Они никуда не спешили, не напускали на себя сосредоточенный вид, а наоборот, вальяжно разгуливали по залу и разглядывали купол из зеленого стекла или просто подпирали мраморные колонны. Будто пришли не в министерство, а на вокзал и не знали, чем занять время в ожидании поезда. У них не было ничего общего ни в одежде, ни в манерах, разнились их возраст, семейное положение и социальный статус… Однако все они готовы были днями напролет обсуждать политическую ситуацию, реформы министерства, либеральные веяния и моду на радикальные идеи. Но надо отдать трепачам должное: любые изменения в политическом климате они предчувствовали лучше, чем лягушки — приближение бури.
В другой день Том понаблюдал бы за толпой, ему нравилось изучать людей, гадать, что за мысли бродят в их головах. Так он мог почувствовать свою тайную власть над другими. Но сегодня он устал, как лекарь из Мунго, дежуривший в ночь Белтейна. Когда суета чуть поутихла, Риддл пошел к лифтам, зашел в последний свободный и, закрыв глаза, прислонился к стенке. Внутри ощущался запах вейлы — сладковатый, заставляющий вспомнить о ночной прохладе и цветущих лилиях.
В тот момент, когда створки лифта начали закрываться, раздался громкий женский вопль:
— Стойте!
Кончик зонта скользнул в щель между створками, и те с недовольным лязгом снова разошлись. Риддл резко открыл глаза. Перед ним стояла запыхавшаяся молоденькая девушка, чуть полноватая, но в нужных местах, так что полнота шла ее красоте на пользу, а не во вред. Лицо, щедро усыпанное веснушками, раскраснелось, а ярко-рыжие волосы рассыпались по ее плечам. Том улыбнулся: к рыженьким он питал необъяснимую слабость, но его улыбка быстро увяла, потому что за спиной красотки сгрудилось семеро детей. Всем им было лет десять-одиннадцать.
