Чонгук спускается к Тэхёну. Он подсаживается совсем ненавязчиво, кладёт руку на колено и шепчет горячо на ухо. Джин через три стула от них давится чаем, но виду не подаёт. Слушает, навострив уши, но разобрать может только, что Чонгук говорит “Папочка будет доволен”. И от этого становится хуёво и смешно, потому что он всё это ради брата тут колошматит. Или?
В любом случае, Тэхён возвращается менее, чем через пять минут, улыбается, бормочет что-то. А потом дом заполняет музыка из той самой комнаты. Они все подрываются туда, потому что любопытно. Юнги перебирает клавиши так, как будто он Моцарт. Ловко и быстро, звуки льются – услада для ушей. Юнги не видит ничего и не слышит, а Чонгук у него под боком напевает тихонько, чтобы не сбить. А потом давится словами под суровый рэп брата, который набирает совсем другие ноты, чем миг назад. Он выдаёт такие слова, что у Намджуна в штанах становится тесно, потому что фраза про язык воспринимается не по отношению к читке.
Но Намджун видит, что у Чонгука глаза дьявола. И рычагом давления быстрее станет Тэхён, чем он сам. Парень оставляет Юнги наедине с инструментом, когда все остальные покидают комнату тоже. И у выхода, когда Тэ спешит завести машину, Чонгук оборачивается к нему с улыбкой на лице.
– Я тебе яйца оторву, если ты ещё раз сделаешь что-нибудь с ним. Если он будет плакать, ты дерьмо своё жрать будешь, – и глаза у него, почти как у брата, только вместо стекла на дне море из пистолетов, а в каждом магазин полный.
Да кто он вообще такой? Но Тэхён ничего не говорил, значит, не учил он его таким штучкам. Вот дерьмо! Ярость отпускает тогда, когда он держит Юнги за горло, прижимает его корпусом к фортепьяно и кусает белоснежную кожу на шее. Когда юноша под ним вздрагивает, полувсхлипывает это своё “пошёл нахуй”, мысли о Чонгуке-пидорасе голову покидают. Всё из башки со свистом вылетает, потому что Юнги в его руках не сопротивляется, только смотрит исподлобья.
– Инструмент испортишь, ублюдок.
Намджун отпускает его, взъерошенного, опьянённого опасной близостью.
– Играй мне, – приказывает он.
И Мин помнит ноты реквиема своей юности наизусть. Потому что под эти звуки разбивалась его доверчивость, под эти звуки на него возвела пистолет собственная мать. Под эти звуки он получил от неё первую пулю. В двенадцать, когда в сердцах других детей распускались цветы, у него цвели белые лилии под ноты похоронной мелодии. Потому что та пуля предназначалась Чонгуку.
Пока Юнги жив, своего брата он защитит. Вопрос только в том, нужна ли ему защита?
***
Чонгук раскладывается под Тэхёном, как блядь последняя. Он широко раздвигает ноги, толкаясь навстречу, стонет, а потом влажно и мокро целует в изгиб шеи своего любовника. Ким вскидывает голову, подставляясь под незамысловатую ласку, дышит шумно и надрывно, тыкается носом в ключицу и кончает с громким стоном. Он оставляет алеющие следы на молочной коже, прикусывает выступающую косточку на плече и урчит, как довольный кот.
– Папочка очень доволен, кисонька, – сглатывая, бормочет он, срывая с губ Чонгука вздох, проникая языком, касаясь нёба и зубов.
Поцелуи глубокие, что воздух выбивает из лёгких. Чонгук водит пальцами по набитым на теле любовника татуировкам, обводит языком узоры и давит ухмылку, глядя, как лежащий Тэхён облизывает губы, щурится и закатывает глаза. Он хочет второй заход, но у Чонгук синие следы на бёдрах, взмокшая чёлка прилипает ко лбу. Он, похоже, устал, потому что прикладывается головой к груди тэхёновской и чуть дремлет, горячими ладошками водит по торсу.
Чонгук плечистый, но с ним хорошо проводить время в постели. Он гибкий и податливый, подставляется под ласки и ласкает сам, стонет и срывает стоны с чужих уст. Чонгук – отменный любовник, никому такое сокровище отдавать не хочется.
– Ох, малыш, ты меня с ума сводишь, – бормочет Тэхён.
Мужики для секса с проникновением не заточены, но Чонгук – ёбанная секс-машина. И шальные мысли лезут в голову, только пока рановато.
– Тебе не хватило? – Мин приподнимается на локтях, – у меня ужасно болит спина, но если ты очень хочешь, то я переживу второй заход. Правда, боюсь, завтра не встану.
И Тэхён молча кладёт голову Куки обратно, на свою грудь и укрывает их обоих одеялом. Это нечто сродни заботе. Нельзя, чтобы такая хорошая кукла испортилась.
– Думаю, меня не разорвёт от недотраха, если я скажу “нет”.
У Тэхёна крыша едет, когда он тычет пистолетом в лоб побледневшего Чонгука. “Не играй со мной, – бормочет он, – потому что иногда можешь перейти грань, которую переступать не стоит.” Парень вытягивает шею, берёт дуло пистолета в рот и улыбается, будто демон. Он очерчивает языком ледяное железо, когда Ким вздохнуть боится.
– Да что такое? Может, ты мне его ещё в жопу засунешь? – Чонгука оружие нервирует с тех пор, как Юнги получил свою первую пулю с любовью от мамочки.
И Тэхён убирает ствол. Ему сказать нечего, у него нет причины.
========== IV ==========
Юнги чертовски идёт чёрный костюм. В этом Джин убеждается ещё тогда, когда юноша только надевает рубашку, поправляет воротник и хмурится. Благотворительные вечера проходят чаще, чем хотелось бы. И Мин очень не хочет идти туда, потому что дети – дьявольские отродья, потому что Намджун – сам сатана. В любом случае, Сокджин объясняет доступно последствия отказа, которые совсем не лояльны.
Он тоже приглашён, поэтому забирает пиджак из химчистки и укладывает волосы ещё за час. Он идти туда не хочет, этот фарс надоел ещё лет пять назад, когда мир мафии потерял свою интересность. Сокджину по-хорошему, семью бы и домик на лазурном берегу. Сокджин – домашний мужчина, которому очередная перестрелка стоит поперёк горла. И он тонет во всём этом океане дерьма, вязнет так, что видно только голову, которая не может попросить о помощи. Но оно наследственное, что получаешь по крови.
Джин в завещании прописан как главный наследник, он должен стать новым боссом. Но куда ему до всего этого. Умом понять несложно: внебрачный сын, ублюдок, принят не будет. Мафия чтит чистоту крови. И всё гораздо проще, просто Сокджин – сын от любимой женщины. Дьявольским красивый, обольстительный и беспощадный. И с талантом в дипломатии. Тэхён и Намджун с трудом разбираются во всём этом, когда из старший брат только приказания раздавать успевает.
Формально лицо семьи, глава, – второй сын. Только в его тени Сокджин сверкает глазами, подписывая каждому врагу семьи приговор. И только благодаря ему Юнги ещё не пристрелен и не закопан. Намджун не рискует связываться с тем, кто в этой системе не рос, кто избалован наружним воздухом. Власти у них поровну, только Джин приучен сам по себе выживать. Он, если нужно, голыми руками на части порвёт. Потому что дети из приюта либо нагнут всех вокруг, либо станут чьей-то шлюхой.
Намджун жалеет, что предложил тогда Джину переспать в старшей школе. Он встретил его полупьяный и просто притащил домой. А потом вышло, что собственного брата трахнул. И никогда отец не говорил, кто этого Сокджина родил. С этим идеальным лицом он мог посоревноваться только с Тэхёном, который выглядит как самый богатый сынишка депутата. Только Тэхён – ребёнок, которому десять тогда, а Джину все семнадцать.
Сокджин сам жалеет, что повёлся тогда на красивые глаза и возможность ночевать не на драной койке в приюте. Он тогда серьёзно запал на него, только вот дуло револьвера однажды упёрлось в лоб, и всё внутри сдохло. А со временем они сбратались, будто вместе всю жизнь прожили. И вместо Тэхёна, который был, кажется, чуть выше него самого, под боком всё ещё малыш ТэТэ, который плакал, когда впервые потрахался с девчонкой.
Джину почти тридцать. Руки больше не дрожат. До тех пор, пока Юнги – мальчик с тех фотографий – на стоит в их с Намджуном доме. До тех пор, пока его глаза не сталкиваются с тяжёлым взглядом аметистовых глаз. До тех пор, пока он не находит пацана изнасилованным в ванной. Джин держит пистолет у виска безмятежно спящего брата и не знает, что делать. А потом думается, что никого просто так насильно не трахнут. И он смотрит за гниющим изнутри Юнги, который без брата младшего затухает, как пламя прогоревшей свечи. В свете в семье Минов один сын.
