Намджун хочет сломать его. Доводить до истерик одним своим голосом, заставлять молить о пощаде, свободе. Он хочет раскрошить его изнутри, расколошматить, сожрать, разорвать на куски всю душу. Это есть вся сущность такого ужасного человека. Других в мафии не воспитывают. Либо – ты, либо – тебя. Только вот Юнги где-то на самом тонком стыке, ходит по лезвию ножа с дерзкой ухмылкой. Только вот чтобы упасть, достаточно лишь слегка порезаться.

Мин натягивает штаны, оттопыривая задницу. Он, вроде, нарочно, но его хочется нагнуть прямо тут, пока он защёлкивает замочек серьги. Это просто верх наглости или смелости. Но у парня колени дрожат, сердце колотится бешено, аж, кажется, грудная клетка сотрясается. Но это всё прерывается телефонным звонком.

Намджун злой настолько, что волочит юношу в машину, заставляя того ободрать локти об дверь автомобиля. Что вообще происходит? Они едут с такой скоростью, что начинает тошнить. По крайней мере, тошнить начинает Юнги. Время и пространство теряется.

Мин оживает, когда оказывается в зловещем, здоровенном, чертовски роскошном особняке. Намджун уезжает, стоит только его пленнику ступить за порог. А потом парня крутят, обрабатывают покрывшиеся корочкой раны, вручают стакан воды.

– Ты кто? – у Юнги голос хрипит так, что он сам себя не узнаёт.

Чувак перед ним по-божески хорошо сложен, красиво одет. И, господи, его ноги. У него улыбка такая, наверное, как и у Чонгука. Шоколадные волосы с пастельно-розовым отливом. Лицо, ебать, модельное. Мин перед ним – вешалка. Старая, к тому же, очень разъёбанная, просто нарасхлебень. Наверное, он шлюха Намджуна или нанятый работник.

– Тебя ебёт? Ну, считай, я – твоя нянька. Поговаривают, что ты совсем безбашенный, вот я и нужен, чтобы ты делов не натворил, – интонация у мужчины достаточно дружелюбная, – предвидя вопросы: с Намджуном не ебусь, нет, мне за это не платят. Меня зовут Сокджин, я – внебрачный сын предыдущего главы картеля. Прав у меня, конечно, побольше твоих. Только я уже лет так десять сбегать не планирую.

– Ты прав, не ебёт, – более-менее равнодушно отвечает Юнги.

Он пытается переварить информацию, полученную за такой короткий промежуток времени. Но становиться похер, поэтому он абсолютно бессовестно просит сигарет. Со стрессом же, блять, надо бороться.

– Во-первых, сначала пожрёшь. Малыш ТэТэ уже поделился историей, как ты попортил ему ботинки от Гуччи. Честно, я думал, что выберут не тебя; ты дикий какой-то. Вот твоего брата сегодня явно трах—

Джин договорить не успевает, Мин опрокидывает пару кресел, бесится, колотит стены. Сокджин шокирован. Он думает: этот парень точно больной. Его крики совсем нечеловеческие, кулаки в кровь сбиты. Его не хочется бить, но порой это трезвит лучше сигарет, лучше самого холодного дождя и душа.

Скоджин прикладывает его рожей о барную стойку. У Мина кровь из носа заливает толстовку, подбородок и губы. После этого окутывает апатия.

– Тебе не десять, чтобы так конеёбиться. Прими, наконец, свою жизнь. Проще не будет.

Джин занимается ужином. А Юнги сидит – ни жив, ни мёртв. За окном темнеть начинает, а он не шелохнулся даже. Как будто и не дышит совсем. А когда начинает клонить в сон, юноша заваливается в первую попавшуюся комнату на спальном этаже. Джин спит внизу, но не может объяснить зачем. Только в случае чего просит Юнги кричать погромче, драться и отбиваться с усердием.

– Это тебе не соску сосать. Тем не менее, выбирай комнату поближе к лестнице. Ты сейчас по краю обрыва ходишь, пацан.

Намджун не приезжает даже глубокой ночью. И на том спасибо. Но сон беспокойный, парень просыпается от каждого шороха. Поэтому пожрать ночью какой-нибудь дряни на пару с Джином звучит не так уж плохо. Просто теперь тему судьбы Чонгука не затрагивают.

– Пока Намджун не вернётся, мы должны быть готовы ко всему. Так часто, это может затянуться на несколько суток. Попробуешь улизнуть – переломаю ноги. А вот он с тобой таким ласковым и плюшевым не будет.

Сокджин трещит непрерывно. Можно ебануться его слушать. Поэтому к середине разговора Юнги бесстыдно дремлет. Пока что у него тут лафа, но не стоит расслабляться. Возможно, ему даже позволят повидаться с Чимином, чтобы попросить того прихватить чего из дома.

Юнги засыпает к четырём, вместе с рассветом. Кровь с лица он так и не смыл, чашка кофе в руках ещё тёплая. Хлопок двери нарушает его некрепкий сон, он вскакивает. Ему послышался оглушающий выстрел.

Джина в доме нет, зато разозлённый Намджун волочит сонного парня по лестнице. И ему спросонья так глубоко похуй, что он окончательно просыпается только от удара поддых коленом. Вокруг – сырой и холодный подвал с монотонными серыми стенами. Глаза у Кима злые. Юнги закашливается, ноги подкашиваются. Его вжимают затылком в холодный бетон, удерживают за подбородок.

– Всегда знал, что мать твоя – сука. Перекрыла мне канал сбыта, а денежки-то капают мимо меня.

– Так пустил бы ей пулю в лоб, – ядовито выдавливает Юнги.

Он задыхается от страха. Этот ублюдок буквально дышит ему в рот.

– У неё неприкосновенность. Я могу ей только твою башку в коробке прислать. Но я не готов сделать ей такой подарок. Вижу, у вас с ней сомнительная любовь.

Намджун улыбается ядовито и неадекватно прежде, чем разжимает челюсти Мина, чтобы засунуть свой язык ему в рот. И этот пацан, такая блядина, бьёт его под коленку, дёргается, бьётся в конвульсиях. Только вот с прокушенной губой, с рожей в крови, он выглядит жалко.

Мужчина заламывает ему руку за спину, прижимает щекой к стене, оттягивает волосы на затылке, заставляя откинуть голову. Смотрит в глаза, упивается плещущейся в них яростью, пронизывающей до костей.

– Не на того напал, сучёныш, – шипит он бешено, не прерывая зрительного контакта.

Юнги не знает, как оказывается на полу. Ким ботинком придавливает его к низу. Наступает на грудь, давит так, аж дышать становится почти невозможно. Только взгляд юноши всё ещё презрительный, полный раскалённых, точёных пик в своей чёрной бездонной глубине. И как будто стеклянным дождём на душу.

Сломать этого урода – единственная цель Ким Намджуна.

========== II ==========

От прикосновений с холодным бетоном по телу бегут мурашки. Юнги чувствует, как губы начинают распухать, рука ноет, болит. Волосы, наверняка, теперь в светлой каменной подвальной пыли. Рот саднит – пиздец просто.

– Ты – отвратительный наглец, – хрипит Мин.

Его душат. До критической отметки совсем недолго. Кажется, что под натиском огромной ладони шея треснет, кровь хлынет фонтаном. Юноша боится захлебнуться ей, бледнеет, закатывает глаза. Намджун упивается его, видимо, последним вздохом, впиваясь глубоким поцелуем. Эта ласка с его стороны совсем не нежная, потому что все раны на лице саднит.

Мин окончательно задыхается, в глазах темнеет. Он царапает ногтями спину мужчины сквозь рубашку. Глаза у него бешеные, бегают безостановочно, лишь бы сознание не потерять. Жизнь в руках Намджуна угасает, будто стальная свеча. Он отрывается, позволяя глотнуть воздуха пленнику.

– Ты ебанутый на всю голову, – у Юнги губы едва шевелятся

Сердце сдавливает, горло горит. Хочется кричать, но сил нет никаких. Вот она, грань. И он, только что побывав одной ногой в могиле, страшиться сдохнуть от рук этого урода. Веки тяжёлые.

– Малышу пора в кроватку, – ядовито улыбается Ким.

Он взваливает мальчишку к себе на плечо – тот почти невесомый, дышит отрывисто, барахтается едва ощутимо. Он чувствует, как дрожат его руки, ледяные, белые-белые, с длинными костлявыми пальцами.

– Да чтоб ты сдох, уёбок!

– И я тебя люблю, – привычно для себя отвечает Ким, занося парня в грузовой лифт.

Юнги не имеет представления, насколько эта хуйня глубоко. Но поднимаются они мучительно долго – или после почти смерти мозги клинит. Высаживаются в небольшой комнате; окна в ней зашторены настолько плотно, что темнота кажется физически ощутимой. Затем плохо освещённый коридор. Это, вау, второй этаж. Через несколько дверей они вваливаются в ванную