Мина опускают на ноги. С него стаскивают худи; мужчина бросает её в корзину, вероятно, для грязного белья. Страх быть трахнутым берёт верх над здравым умом. Руки сами хватают бритву.

– Как же ты меня заебал, – рычит Намджун.

Одного удара в скулу хватает, чтобы юноша разжал пальцы. Второго – чтобы он согнулся. Затем ногой в рёбра; Юнги болезненно стонет, слёзы сами льются из глаз. Жалкий скулёж только распаляет мужчину. Он хватает Мина за волосы на затылке, тащит к раковине. По пути смачно прикладывает лицом о бортик ванной.

– Ты, сучёныш, выводишь меня так, что я тебе хочу кишки выпустить наружу, – у Юнги поджилки трясутся от того, с какой интонацией это произносится.

Он держит парня головой над раковиной, заламывает руки за спину, открывает ледяную воду и поливает башку Мина прямо из крана. Вода забивается в лёгкие, юноша заходится в кашле, булькает, отплёвывается. Но в белоснежную сантехнику жидкость льётся розовой, как будто морковно-малиновой. Все раны на лице саднит с новой силой, Юнги продолжает шипеть. Но не хватает сил вырваться.

– Джин тебя разбаловал. Но в этом нет его вины, просто ты охуевший.

Намджун сгорает от ярости. Строптивый ублюдок, да кем он себя возомнил? Он трёт его лицо полотенцем, сдирая тонкую корку запёкшейся крови с губ. Юнги больше не дёргается, только откидывает голову на бортик ванной, вздыхает и трясётся. То ли от страха, то ли от холода – кого ебёт? И дышит загнанным зверем, полувсхипами-полустонами.

– Чтоб ты сдох, – задушенно стонет он, когда его снова держат за горло.

– Ты повторяешься, – мужчина чуть охлаждает свой пыл, – будь послушнее – меньше проблем.

– Иди нахуй, – недружелюбно отзывается Юнги.

– Видишь, ты сам меня вынуждаешь.

Намджун утробно рычит, зажимает костлявое тело своим, грубо впивается пальцами в бёдра, приспуская брюки. Юноша бьётся в глухой истерике, взрывается, царапается, пытается укусить. Он не молит, только задушенно хлюпает, полустонет слова ненависти ему на ухо. Да так это звучит, что стояк до боли упирается в ширинку. Мин Юнги – сам дьявол.

– Наверняка уже давал кому, блядина. Дырка твоя раздолбанная, небось, настолько, что туда крейсер спрятать можно.

Глаза у Юнги маслянисто-чёрные. Он уже до хрен-знает-какого колена проклял Намджуна и всех его детей. Он не собирается терпеть надругательства над своим телом, но его руки оказываются связаны толстым ремнём.

– Заебал ты меня до искр перед глазами, – устало вздыхает Ким.

Он даже брюк не снимает, только ширинку расстёгивает. А вот Юнги не помнит, как оказался абсолютно голым. Юноша конвульсивно дёргается, глядя, как Намджун раскатывает презерватив по стволу. Мин такой костлявый, что кости сквозь молочно-белую кожу просвечивают. И острыми коленками он пытается отбиться, только от пощёчины звенит в ушах и тело не слушается.

Юнги не знает, как ощущается болевой шок. Но, судя по всему, именно так. Становится вдруг смешно до невозможности. Тело парализует. Но от второй пощёчины боль вдруг накрывает волной. Парень накрывает горло в хрипящем крике, раздирает руками приоткрывшуюся из-за ворота рубашки шею до глубоких кровоточащих царапин. Под двумя тонкими пальцами бьётся сонная артерия. Можно сказать: пульс у Намджуна не менее сумасшедший.

Мин отвлекается на всё вокруг: кафель, измазанная его кровью ванна, белая сверкающая раковина, холодный пол под ногами, волосы мокрые. И воздух стрянет в горле комом, всхипы выбивают его так, что он вылетает, как пробка из бутылки шампанского. У него все тело трясётся, когда задевает простату. Ощущения глушат друг друга – одно другого сильнее, как будто громче. И вроде разрывает от боли, но накрывают оргазмические конвульсии.

Юнги хрипит, дёргается и почти плачет, воет. Потолок кружится, а затем исчезает. И слышно только, как Намджун говорит удовлетворённо “Довыёбывался”.

И когда мужчина, отдышавшись, поправляет галстук и выходит из ванной, Юнги клинит. Лишь через несколько глубоких вздохов он заходится в диком вопле, который, кажется, оказывается совсем беззвучным на выходе. Он смотрит пустыми глазами на синяки на запястьях, сдавленно полустонет. От каждого движения, вздоха тело пронзает невыносимая боль. В голове гулко шумит ветер, выметает плохие мысли. Это даже не апатия, просто огромная дыра внутри, которую, по-хорошему, стоит забить чужой любовью и теплом.

Мину холодно, и ноги сводит. Наверное, должен приехать Джин. Если он ещё жив. Этого чувака незачем винить, он сам тут пленник. Такой же пленник своей крови, как и разбитый Юнги. Его буквально продали в рабство.

Сейчас бы увидеть Чонгука, прижаться, положить голову ему на плечо и тихо завыть. Потому что трудно сдержать своё обещание. “Не сломайся”. Потому что он повёрнут на его благополучии в отличие от мамочки, которой лишь бы свою золотую задницу сберечь.

Это сложно. Юнги чувствует под собой тёплую влагу, которая касается его кожи, внутренней стороны бёдер. Но нет сил опустить взгляд. Догадаться нетрудно.

Скрип двери звучит оглушаюше. Юноша смотрит на бледного взъерошенного Джина, держащего пакет из супермаркета. Покупки оказываются брошены в угол комнаты. Дальше начинается канитель: Юнги моют в ванной. Вода тёплая, она медленно помогает мыслям собраться воедино. Она собирает осколки души заново, склеивает, покрывает слоем льда, чтобы защитить от внешней опасности.

– Боже, – Мин дёргается, ворочается, – тебе-то что в моей заднице нужно? Клад нашёл? – агрессивно рычит он, пытаясь вывернуться.

Тело не слушается, ноги подкашиваются.

– Я как лучше хочу. Он тебя порвал, если ты своими куриными мозгами сам не дошёл до этого! – Джин зол, – Завтра у тебя поднимется температура, если сейчас ничего не сделать. Учти, это будет достаточно неприятно.

– Ты-то откуда знаешь? – на автомате спрашивает Юнги, глядя, как Сокджин хмурит брови.

– Ошибка молодости. – отрезает мужчина, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Он заставляет Мина прогнуться в пояснице, надавливая на спину. У него пальцы тёплые, тонкие, совсем по-женски нежные. Но всё равно больно. Юноша поикусывает кожу на запястье и сдавленно шипит. Но, наверное, это само по себе невозможно больно.

Юнги лежит на постели, заботливо укрытый тонким флисовым одеялом. Джин скрашивает его одиночество рассказами о своей учёбе. Оказывается, ему позволили поступить в институт, покрыли все нужды. У него два высших: окончил консерваторию и медицинский университет.

– Я на скрипке играю профессионально, только не практиковал давно, – на лице расцветает грустная улыбка, – полтора года ещё геникологом работал в частной клинике. Потом меня подстрелили, но не серьёзно. С тех пор я уже как пять лет птица в клетке. Но мне вполне комфортно.

До попадания в картель его будто не существует. Джин не говорит о своей жизни вне, о матери, о старом доме. А раз не говорят – не спрашивай.

– Я сам пианист, – Юнги не смотрит на него, боится увидеть лишнего, – и песни свои пишу. Живу музыкой, так сказать. Пару раз мы с Гуком давали концерты в клубе. Меня на частное прослушивание недавно приглашали, только вот облом.

Юноша медленно погружается в сон, убаюкиваемый рассказами Джина. Он не знает: дома ли Намджун?

***

Чонгук приезжает в дом вместе с Тэхёном. Здесь красивый сад, усыпанный цветами от конца до края. Ким бурчит, когда скидывает ботинки в мусорное ведро на входе, приказывает дворецкому занести чемодан в свои апартаменты.

– Простите, – Мин заглушает свои гордость и самодостаточность, чтобы произвести нужное впечатление.

– Ох, зови меня оппой, до поздна в игры не играй, можешь мультики посмотреть. Если что, все вопросы к дворецкому. Обед завтрак и ужин по расписанию. Спим в одной кровати, шмотки разложишь в гардеробной – дверь справа по коридору. Ложись без меня, жди утром.

Чонгук внутри горит от такой наглости. Но он не может сказать что-то. Только смотрит своими большими глазами на своего… хозяина? Это его мало ебёт, поэтому он засовывает руки в карманы брюк и склоняет голову к плечу.