Тэхён прикладывается к его груди, закрывает глаза и давит жалость. Боже, куда он катится, куда? Мужики не плачут. Но его буквально изнутри разрывает. Он вызывает врача на дом, вернее, собирается. Но чонгуково “Он полезет рукой ко мне в дырку?” заставляет его отбросить телефон, взвалить юношу к себе на плечо и вздохнуть, мысленно считая синяки. Их много, он ими усеян с ног до головы. А на плечах укусы, глубокие, почти до крови. Чонгук засыпает в ванной, а Тэхён отправляет одно короткое СМС брату. И у него руки трясутся от ярости, когда он душит очередную шавку на заднем дворе собственного дома. Намджун не менее зол, только лицо у него такое, что дрожь берёт. Газон окрашивается багровой кровью, а труп тут же выносят в чёрном мешке к большой грузовой машине. Как же много уродов вокруг, готовых посягнуть на чужое сокровище. Только Тэхён упустил, а Намджун, наоборот, отпускать не хочет, но наоборот рушит подобие их отношений к нулю. Он испытывает ревность, потому что чувство собственничества большое и тяжёлое.
Тэхён закрывает глаза и слышит это придавленное “Я тебя всё-таки не так и люблю, я схожу от тебя с ума, от одной твоей близости”. Чонгук тогда впервые плакал рядом с ним, вцепился руками в рубашку от гуччи, срывая голос, позволяя себе трястись в истерике. А после слов “лучше бы я умер” он целует его, ощущая привкус пепла и дыма на прокушенных губах. Он ждёт его, обёрнутый в махровый халат. Намджун не представляет, что они будут делать. Потому что пизданулись все разом, падая в глубокую бездну. Хотя в любом случае, Юнги, слыша новость по телефону от Джина падает. За него отвечает Хосок и кладёт трубку.
Мин приезжает утром следующего дня, когда Чонгук уже не выглядит, будто живой труп. Джин остаётся с ними, пока два его брата мчатся на очередной общий сбор. Хосок тоже там, сидит за большим столом, слушает вполуха и думает, как быстро его верные псы найдут ублюдка. Он не питает к Чонгуку особой любви, но по гроб жизни ему должен. Да и Юнги тогда буквально умер у него на руках, едва дошёл до кровати и просто пялился в стену минут сорок. Собрание нудное и, если честно, абсолютно бесполезное. Если он и намджун уже подняли все свои связи, то нет смысла сидеть, делиться собранной информацией. Хотя те, кто уже поставили весь город на уши, должны лететь в Норвегию ночным рейсом. И здесь останется только Джин, о полномочиях которого ходят легенды по всей Корее.
Сборище шакалов распускают к вечеру, когда за окном уже темнеет, блистают первые звёзды в бешеных огнях Мегаполиса. В этот день Намджун узнаёт, что можно поседеть в двадцать два.
– С днём рождения, сучёныш, – говорит он ему совсем беззлобным полушёпотом, целует влажно и мокро, запуская свой язык в чужой рот.
Мин Юнги – главная порнушница в его жизни. А ещё седым ему, кажется, больше идёт.
========== VIII ==========
Намджуну эта сраная поездка в Норвегию врезается в разум огромным кровавым пятном и Тэхёном, который содрогается от болевого шока и боится открыть глаза. Он говорит, что у него мурашки по всему телу бегают, что будто песок под кожу засыпали, будто всё тело затекло и не слушается. Он шевелит руками, хватается за его рубашку взмокшими ладонями, пока врачи вводят в ледокаин. У него открытый перелом ключицы. Шрам такой уродливый, наверняка, останется. А ещё ног он совсем не чувствует. Врач поясняет, что это серьёзно. И слова “Он, скорее всего, никогда не встанет” бьют больно, без промаха, в самое сердце. Где тесно теплятся детские воспоминания, улыбки, который макнэ дарил ему безостановочно.
Его переправляют в Корею вертолётом через пятьдесят три часа. Капельницы, электроды. Тэхён в глаза не смотрит, метает взгляды в окно, дышит рвано. И это впервые, когда становится по-настоящему страшно. Язык прилип к нёбу, а под действием ледокаина отнимаются пальцы. И Тэхёна впервые в жизни трясёт, у него лицо бело-серое, а сосуды синят тонкую кожу скул и ладоней. Он поджимает обескровленные губы и жмурится, пытается шевельнуть ногой, но не выходит. И врач привязывает его к кровати, пристёгивает, чтобы он не дёргался.
– Где мои ноги? – надтреснуто спрашивает парень, глядя на своего брата.
У него в глазах море боли через край бьёт, а Намджун даже смотреть на него не может, отводит глаза, вздыхает и судорожно сжимает кулаки. Как будто себя хоронит, по кускам раздирает и скармливает чудовищам, демонам внутри. Всё по швам трещит. Потому что лучше бы умер, чем мучился вот так. Это больно, будто тонкими длинными иглами насквозь пронзают, а по венам течёт яд, изнутри рушащий каждую клетку.
Чонгуку через добрый десяток километров тоже плохо. Он ворочается, не может встать с постели. Он осторожно щурится, отхлёбывает скотч из своей любимой кружки, заворачиваясь в одеяло. Тэхён не берёт телефон, на сообщения не отвечает. Впрочем, Джин уверяет, что они в самолёте, поэтому недоступны. Но гудки слышны, притом даже без помех. Он просто не слышит или не хочет. Парень накручивает себя, отчего нервничает только больше. И он трепетно ждёт звонка, смс-ку, хоть какого-то знака. Но тишина, холодная и колючая, пронизывает насквозь весь огромный дом, стены, мебель. Мин закрывается в оранжерее, хватая первую попавшуюся книгу с полки и початую бутылку виски. Он валяется там до тех пор, пока на улице не темнеет.
В саду промозглый ветер лезет за шиворот. Темнота мягкая, обволакивающая, похожая на тёплый ультрамариновый кисель. Звёзды в небе такие яркие, будто капли разлитого молока. И юноша смотрит на них, обхватывая себя руками. Удары у сердца протяжные, тяжёлые, от дыхания лёгкие сдавливает. Хочется прижаться, как и каждую ночь. Почувствовать страстные ласки, поцелуи, чужое дыхание на своей коже. Но ничего этого нет, только тянущие ощущения от ярких воспоминаний и бледные синяки, которые постепенно сходят. Особенно глубокие ссадины на шее по ночам горят, если тэхёновы руки не прячут их.
Чонгук слышит, как трещит мобильный в заднем кармане джинс. Смотрит на контакт “он украл моё сердце” и боится принять звонок. Он слышит незнакомый голос на той стороне провода, который сообщает адрес больницы, имя, причину госпитализации. На словах “острая травма шейного отдела позвоночника, повреждение спинного мозга” парень тяжело опускается на колени, вскакивает. Водителя нет, поэтому Чонгук влезает на велосипед и остервенело крутит педали. Пара десятков километров не так страшны. В десяти кварталах он ловит попутку и к полуночи прибывает в клинику. Намджун спит на кушетке с чашкой кофе в руке и торчащим из-за пояса пистолетом. Он стоит посреди отделения реанимации, смотрит за стекло и не может поверить: там Тэхён. У него белое измождённое лицо. Тонкие проводки, электроды, датчики опоясывают тело, скрывающееся под больничным одеялом. Кислородная маска становится последним ударом.
Чонгук сползает, тяжело опускается на кушетку мужчине в ноги, сглатывает, путает пальцы в волосах и разбивается дождём из осколков. Он издаёт болезненный смешок, откидывает голову и белеет, чувствуя, как сердце заходится совсем бешено. Хочется вырвать его, уничтожить, растоптать, лишь бы перестало неадекватно болеть. Это истерика, которая изнутри ломает. Чонгук задыхается, глядя в палату, глядя на спящего Тэхёна. У него будто душу на лоскутки порвали, бросили в котёл с кипящим маслом.
Намджун просыпается от хриплого смеха. Парень перед ним съезжает с катушек, задыхается, а потом смотрит на него. Он не плачет, он хочет всех порвать в клочья. Абсолютная ненависть.
– Я их всех убью, – рычит Мин, – обескровлю, все кости переломаю, сам голову сложу, но отмщу.
Тэхён ничего не рассказывает. Сколько прошло времени? Три дня? Четыре? Состояние ухудшилось недавно, пришлось позвонить его парню. Пока они летят на вертолёте, он рассказывает брату, не может сдержать свой язык за зубами от болевого шока. Он говорит, что сходит с ума от этого человека, что буквально кровь кипит. Это не любовь, но чувство въелось так глубоко, что описать трудно. Это привязанность, которая кости разъедает, крошит рёбра в порошок, сжигает органы: сердце, лёгкие, желудок, пищевод.
