Мужчина опускает взгляд на округлую задницу, смотрит на царапины, синяки, глубокие следы от зубов и задумывается. Он так даже под наркотой не трахал никого, чтобы утром ноги не держали. Этому нет никакого абсолютно объяснения, потому что, ну, вообще, он ебался с парнями и прежде. Вернее, он нагибал их, если сами не давались. Юнги был первым, кого он одновременно трахал и душил, держал, заставлял кричать от боли каждым своим незначительным движением. Крепкая только у него психика, раз будучи изнасилованным, он не плакал, не забивался в угол, а только впал в короткую депрессию. Которую в жопу засунула виагра, неосторожная шутка подозрительного друга и фистинг Джина. О последнем, слава богу, Намджун не знает и не должен никогда узнать.

Только спустя десять дней это дерьмо начинало раздражать. У него в руках люди больше часа не держались, а этот только агрессивно прогнулся, подстроился под секс, только также смотрит исподлобья своими проклятыми глазами. Они темнее ночи, утягивают в самую бездну и безжалостно мешают дышать петлёй на шее. Хочется их выколоть нахуй, подать на завтрак под плавленным сыром и сожрать. И стоит поговорить об этом с Сокджином, он же врач. Тем более, разбирается в душевном дерьме не хуже, чем в устройстве женского репродуктивного аппарата.

Джин не по годам взрослый. Об этом даже Тэхён знает, потому что весь свой пубертатный период расспрашивал его, что да как и почему. Он, наверное, мудрый по-своему, наученный жить улицей среди лжи и грязи. И для Намджуна разница в два года кажется пропастью бездонной, на дне которой чужая пролитая кровь, выбитые молочные зубы в ожесточённых приютских драках, переломанные множество раз кости, глубокие раны, которые до самого сердца проходят. Он понятия не имеет, что такое реальная жизнь за стенами тёплого дома, когда у тебя нет мамочки и папочки, когда за глоток свежего воздуха нужно бороться.

Пока Намджун раздумывает, Юнги снова забивает в строке поиска “Стокгольмский синдром”. Первые пара ссылок – статьи, которые он изучил вдоль и поперёк. Дальше какая-то захудалая бабская литература, которая тоже идёт в ход. Только там изнасилованные барышни влюбляются в своего плохиша. И это полностью противоречит тому, что доказано наукой. Возможно только возникновения влечения, редко сексуального. Абстрагация мозга, защитный прогиб сознания в надежде, что так не будет больно. Мин колесит по форумам с кричащими заголовками. Борьба с этим возможна только после освобождения. Можно сказать, что у него на лбу большими красными буквами выжжено “НИКОГДА”. Джин доходчиво объяснил, что уйдёт он от его брата только вперёд ногами, очевидно.

В любом случае, Юнги закрывает вкладки браузера, вспоминая свой предыдущий мобильник, который не всегда позвонить мог. И кучу фоток на нём с Хоби, которые он, вроде бы, заливал в облачное хранилище. Он судорожно вспоминает название, вбивая в адресную строку ссылку сайта. Легко заходит в аккаунт и смотрит, какой же он, блять, тогда был дурак. И на фотографиях совсем не тот Юнги, который сейчас держит телефон с ядовитой усмешкой. И кличка тогдашняя его Шуга от сраного английского сахар, выбранная Хосоком на пьяную голову, привязалась до сегодняшнего дня. Только его так никто уже не зовёт, потому что Хоби до вчерашнего считался пропавшим, а Чимин просто не доберётся в его круг общения, чтобы пошло и по-гейски тянуть своё коронное “Шуга-хён”.

Слышится довольно громкий грохот, в комнату влетает Чонгук с пушкой наперевес в великоватой для него тэхёновской рубашке. Снизу слышится ругань Сокджина, перемешанная с ором Тэхёна. Мин начинает ржать, а Юнги поседеть готов, когда позади его брата становится измазанный в чужой крови Тэ. А следом за ним внутрь почти вползает белый Джин.

– Долбоёб! – истошно вопит Сокджин, влепляя макнэ суровую оплеуху.

Тэхён давит оскал, который выглядит совсем не грозно, скорее даже мило. И улыбка у него белозубая, квадратная, красивая. Особенно когда он на Чонгука смотрит. И Юнги скурпулёзно готов набить ему рожу, только Куки в ответ метает кроткие недвусмысленные взгляды. Господи, блять, нет. Хотя это не так плохо. У них всё достаточно гармонично, может, это к лучшему. Рядом с ним Чонгук в безопасности – большего он не требует.

Юнги не чувствует ног, только ноющую спину. Он чувствует два тяжёлых взгляда на своей заднице, которые рассматривают абсолютно разнообразные следы чужой чрезмерной любви к его телу. Неожиданно пришло осознание, что на нём даже трусов нет. Тэхён зрелищем не впечатлился, пошёл в ванную отмываться.

– Пойдём, – Сокждин хватает юношу под руки и уходит.

Пиздец подкрался незаметно, когда ледяное дуло пистолета упёрлось Намджуну в лоб. Человек перед ним пышет яростью, холодной, почти как железо твёрдой. Мин медлить не собирается, только башку этому ублюдку прострелить.

– Я предупреждал, что яйца тебе откручу, – Чонгук властно сощулся, снял оружие с предохранителя и нервно облизнул губы.

– Я никого не принуждал, так что засунь свои подозрения себе в жопу, сладенький. Мы спали в одной кровати, он не сбежал от меня посреди ночи, если ты не заметил.

Чонгук сжал свободную руку, рывком бросился, ударяя мужчину перед собой в солнечное сплетение. Как он пояснил, сплёвывая себе под ноги, “на всякий случай”. Его можно было понять. И если бы Тэхён так не смотрел на него, мальчика вынесли бы из дома по кускам. И то, не факт, что нашли бы всё. Только это всё не окей, совсем. Особенно то, что его по ночам не трахают, а обнимают.

А через три комнаты Джин сжимает тонкие запястья Юнги, глядит пронизывающе и слушает. Рассказ выглядит, как полная поебота, но Мин то синеет, то бледнеет, то качает головой. Это нехорошо, но реакция такая живая, что трудно не верить. И юноша уже одет, но чувствует себя неуютно под таким взглядом. Сейчас Сокджин страшен, как атомная война или десяток хуев в заднице. И он впервые видит его курящим. Мужчина затягивается косяком, пускает в воздух белые клубы дыма. Становится тяжело.

– Почему ты так опекаешь меня? – устало спрашивает Мин, застёгивая манжеты чёрной рубашки.

Джин отмахивается, говоря, что имеет достаточно веских причин. Юнги просит не ебать ему мозги. И то, что он слышит в ответ, шокирующе. Мужчина рассказывает взахлёб, куря, переодически хватаясь за голову. Это если не пиздец, то чёрт знает, что такое. Мин тяжело опускается на колени, слушает, чувствуя, как глаза наполняются горькими слезами. Очевидно, почему Чонгук так похож на него. Охуеть, как очевидно. А за дверью стоит Намджун и ушам не верит.

Так не бывает. Это, блять, индийский сериал? Эти мысли разделяют почти все обитатели дома, кроме Тэхёна, который опустошает холодильник, стоя посреди кухни в одних трусах. Его не ебёт, почему его брат отхлёбывает вискарь из горла бутылки, почему Чонгук кладёт голову на стол, сверлит взглядом пол и потолок, стены и окна. Его не ебёт, почему Джина и Юнги нет. Кто знает, может ебутся там, хлюпая смазкой. Ему только жрать хочется и доспать положенные три часа. Или разложить Куки прямо на этом столе, чтобы он стонал своё гортанное “папочка”.

Джин предлагает парню прикурить. А Юнги, вроде как, бросил, но дымит не хуже паровоза, закатывая глаза, чтобы не расплакаться. Это точно пиздец какой-то. Теперь ещё больше хочется пустить пулю в лоб ебанутой мамочке, лечь в гроб и никогда больше солнца свет не видеть.

– Сможешь отвезти меня к Хоупу?

Сокджин тушуется, не понимая, что ему там нужно, отрицательно качает головой. Поясняет, что если попытается забыться в жаркой страсти с другим, его на кол посадят. Буквально. И бнога только спускается, чтобы выхватить первую попавшуюся бутылку из бара и хлебнуть. Он смотрит в глаза Намджуна, просит забрать свою собаку сюда. Получает рассеянный кивок, предложение ебануть кокаина и пожрать, наконец. И не голоден в этом доме только вырубленный снайпер, затолканный в подвал и привязанный к столбу.

– А чего вы все такие охуевшие-то? – спрашивает Тэхён и хрустит огурцом.

Затем он смотрит на Джина, которому даже к своим любимым кастрюлькам лень ноги волочить. Вечно он, как аутсайдер, пропускает всё самое интересное и интригующее. Может, это и к лучшему, после убийств спать спокойнее будет. Ведь меньше знаешь – крепче спишь?