– Согласен! Контрабасом так контрабасом, но личное дело за вами! – пожав руку подполковнику, согласился Барсуков.

Офицер не обманул, и уже через семь месяцев в поезде Душанбе – Ленинград навоевавшийся Барсуков, как любимую девушку, гладил личное дело. Ему предстояла еще одна пересадка в Свердловске, и долгожданный Ханты-Мансийский автономный округ распластает свои объятия.

Стаж терять не хотелось, тем более до льготной пенсии оставалось дослужить четыре года, и капитан запаса подался в милицию, не предполагая, что новая работа затянет его по уши.

Здесь, работая командиром конвойного взвода, позже опером по малолеткам, старшим опером, а затем и заместителем начальника ИВС по оперативно-режимной работе, он наконец найдет то, что искал.

А искал он самого себя.

И уже через несколько лет он создаст себе такой имидж, что о повышении по службе не будет и речи, так как заменить его будет некем. Ему даже присвоят звание майора милиции на ступень выше, чтобы не сбежал с должности.

Барсуков станет вечным кумом, впоследствии смирившись со своей участью.

Ямщиков «заезжал» на подвал в бытность майора уже раза два.

В этот раз, находясь под подпиской «за хорошее оперативное поведение», совершил новую кражу, и опера, устав отмазывать его от следователей, закрыли своего тайного помощника в подвал.

Он по зековским меркам являлся «шкворным», и сидеть в общей камере для него было тяжко. Приходилось изо дня в день таскать бачок с отходами (парашу), выполнять черновую работу. Да и по своему положению ему строго запрещалось подходить к общаку, т. е. к столу в камере. Ел он в углу на корточках, не имел права брать сам вещи и продукты, имел свою ложку и кружку с чашкой, которые после приема пищи стояли под шконарем (лежаком).

Беды Лёни начались лет десять назад, когда он с группой подвыпивших друзей изнасиловал за клубом малолетку.

Таких преступлений случается тысячи, но Ямщиков не учел коварность ранее судимого отца потерпевшей.

После объявления приговора Лёньку с его подельниками закрыли в камеру, которая находилась в подвальном помещении здания районного суда.

Конвой беспечно в ожидании транспорта скучал в коридоре: на окнах в судебной камере надежные решетки, да и окно было на уровне с землей, и в него могла пролезть только кошка. Но раз могла пролезть кошка, то туда как раз вошел шланг от ассенизаторской машины, на которой приехал отец потерпевшей.

– Братва! – крикнул он в решетку окошка.

– Говори! – раздалось из камеры.

– Грев надо?

– Давай! Тусуй!

– Держите сидоры на букву «П»!

С этими словами представитель самосуда быстро подсоединил гофрированный шланг «говновозки» к бочке и спустил содержимое ГАЗ-52 в камеру. В итоге трое осужденных оказались по пояс в дерьме.

– Дерьмом пахнет! – сонно проговорил один из конвоиров, охранявших осужденных.

– Тебя не было, не пахло! – ответил ему сослуживец.

Но поссориться они не успели, т. к. пришлось спасаться бегством от разливающейся по коридору подвала вонючей жидкости.

Отцу малолетки дали пятнадцать суток за мелкое хулиганство, а Ямщиков и его два подельника из «порядочных» арестантов превратились в изгоев общества – шкварных.

Хоть и трудно было привыкать к новому «положению», но ничего не попишешь. Бывшие друзья по тюрьмам и воле махом отвернулись от сотоварища по несчастью, и Ямщикову ничего не оставалось, как собрать пожитки и «выломиться» из «порядочной хаты».

Теперь его могло принять только общество беженцев, таких же опущенных, как и он.

Барсуков вызвал Ямщиков на беседу.

Когда «беженец» вошел, у кума защемило сердце.

Грязный, в пиджаке на голое тело, в затасканном трико и в резиновых сапогах на босу ногу, Лёня был похож на окруженца.

– Короче, – объявил ему кум, – пойдешь в пятую.

– А там кто сидит?

– Такие же, как и ты, но если узнаю, что стал борзеть, закину в общую!

– Начальник! Да я мухи не обижу, – начал было Ямщиков, но майор перебил его:

– И смотри там, что почем, сразу маякни, понял?

– Базар тебе нужен! Как отцу родному все по полочкам!

– Давай, двигай в хату, если что интересного вынюхаешь, напишешь заявление на больничку. Заявы-то я прохлапываю, – сказал напоследок майор и, вызвав постового, отправил своего «младшего сотрудника» зарабатывать на баул к этапу.

Через несколько дней Ямщиков рассекал по хате в новом джинсовом костюме, кроссовках и белых носках.

Он был блатным среди беженцев и, заняв свое положение, первым делом раздел сокамерников.

У Леонида также появился чай и сигареты, которые ему выделил майор Барсуков по случаю написания явки с повинной одним из его сокамерников.

С каждым днем баул Ямщикова все больше и больше становился похож на попу слона.

За три месяца пребывания «на подвале» Ямщиков «накусал» рожу, набил баул и помог Барсукову выявить несколько преступлений, совершенных сокамерниками.

Вообще-то положено в ИВС держать арестованных не более 10 суток. Но в связи с удаленностью ОВД от Тюмени, вечными проблемами со следствием, местами в спецвагонах люди «парились» по шесть и более месяцев.

Да и как отправить на этап такого помощника?

Вначале Ямщиков вкрадчиво расспрашивал сокамерников, кто что знает, но в конце срока пребывания он уже тряс за грудки новенького и хрипло кричал на всю камеру: «Колись, сука, а то нам кислород перекроют!!!»

Майор, смотря со стороны на действия своего внештатного помощника, говорил другим операм с иронией в голосе: «В России пресс-хат нет!»

Пришло время, и, убывая на этап, отъевшийся Ямщиков, еле таща свой баул, крикнул на прощание: «Анатолич, если что, не сердись!»

Барсуков с иронией взглянул на караульного пса Алого, который, вновь спрятавшись под автозак, грыз только что отобранную у вахтовиков курицу.

Улыбнулся. Помахал Ямщикову ручкой и, проводив столыпин, уехал в ИВС.

Через день ему позвонили из прокуратуры и велели зайти к заместителю прокурора.

Олег, идя в прокуратуру, перебрал в памяти все свои грехи, и не найдя ничего, отчего бы не мог отмазаться, он с легким сердцем вошел в кабинет заместителя прокурора города.

Надменно посмотрев на Барсукова, как смотрели немцы в Бухенвальде на узников, заместитель прокурора пригласил сесть и начал рассказывать страшную сказку о том, что за свою бытность пересадил множество ментов и от тюрьмы может спасти только чистосердечное признание.

«Поучи бабушку в бутылочку пописать!» – подумал про себя Барсуков и мило улыбнулся.

Улыбку опера прокурорский работник расценил как недоверие к своим словам, принявшись еще убедительней доказывать, что чистосердечное признание лучший вариант в сложившемся положении.

Барсуков, слушая белиберду, которую нес прокуренок, перебирал в памяти случаи из жизни, за которые могли бы его «пытать» прокурорские работники.

Вскоре у зам. прокурора кончился словарный запас, и тот предложил:

– Я даю вам, Барсуков, чистый лист бумаги, и вы мне подробно опишите свою преступную деятельность в ИВС!

– А ранее совершенные мной преступления тоже описывать? – спросил тихо Барсуков.

– Конечно! Конечно! – затараторил зам. – Пишите, если не хотите из моего кабинета сразу попасть в камеру!