– И что ты предлагаешь?
– Возбудить сто пятую через тридцатку, – ехидно предложил прокурору Барсуков.
– Что это даст? – спросил Папа Города, начиная понимать, куда клонит опер.
– А то, что по двадцать второй форме сто пятая пойдет как раскрытая, а тридцатка выпадает. И поэтому получается, что раскрыто у нас не восемь, а девять убийств. Восток и статистика дело тонкое! – еще раз улыбнувшись, закончил мысль Барсуков.
– И как это шельмовство понимать? – вставил свою реплику заместитель.
Барсуков посмотрел на зама и, тяжело вздохнув, про себя подумал: «Учить тебя, учить, потихоньку вынимать, тогда будешь понимать!» – а вслух произнес:
– Вся страна шельмует! А мы что, рыжие?
– Ты где этому научился? – удивился прокурор, сообразив, что предложил кум ИВС.
– В университете миллионов, – пошутил майор.
– Напиши все по поводу Ямщиков и иди, – задумчиво проговорил хозяин кабинета, увлекшись усвоением предложения оперативника.
Барсуков встал и вышел из кабинета.
Через пять минут майор положит листочек с девятью словами на стол смазливой секретарше: «По поводу заявления Ямщикова пояснить ничего не могу!» – и, заглядывая ей в вырез платья на груди, тихо на ухо, как Ромео Джульетте, пропоет:
– Ямщик, не гони лошадей!
«Дурак! – подумает секретарша, глядя ему вослед. – Лучше бы попросил, я ведь давно согласна!»
Майор вернулся из прокуратуры веселый и жизнерадостный.
Весь день он ходил по кабинетам оперов, в очередной раз рассказывая о том, что в детстве кидался в памятник Павлика Морозова.
– Вот скотина неблагодарная! – возмутился Юрка, прочитав копию текста жалобы, которую прокурор подарил Барсукову. – Я же ему, гниде, последний чай и сахар из дома перетаскал, – добавил он.
– Сколько зека не корми, все равно у бегемота член толще, – уверенно произнес старшина.
Барсуков подмигнул сослуживцам и назидательно продекламировал:
– Не верь клятве алкоголика! Слезам проститутки! И улыбке прокурора!
– Анатолич, а ты про варежки слышал? – спросил Юрка.
– Про какие еще варежки? – насторожился Олег.
– Анекдот, елки-моталки!
– Давай, трави, – успокоившись, предложил кум.
Юрик, немножко подумав, начал рассказывать анекдот про варежки:
– В общем, сидит опер в ИВС, письма зековские прохлапывает, – начал повествование командир отделения. – Читает, а на конверте написано: «Дедушке Морозу от Малолетки Сидорова». Мент вскрыл письмо.
Приветствую тебя, Дедушка Мороз!
Отписывает тебе Малолетка Сидоров из седьмой хаты.
Тусую тебе малек, так как знаю со слов нашего положенца, что ты в натуре порядочный и не оставишь без внимания мою просьбу.
Помощи мне более ждать не от кого, а в четверг отправляют голым на этап.
Дед, не будь фуфлыжником, загони по возможности к этапу:
1. Фуфайку. 2.Валенки. З.Варежки. 4. Ну и сладкого с чаем.
С уважением жму пять!
Всем достойным, кто рядом, по приветику!
Сидоров,
7-я х.
Прочитал кум письмо и задумался.
Дай-ка, думает, сделаю хоть одно доброе дело для арестантов.
Пошел он на базар, купил чаю, сахара. У старшины отдела выпросил фуфайку. На последние деньги купил пару маленьких валенок. А вот на варежки денег не хватило. «И так нормально», – подумал опер.
Зашил все приобретенное в наволочку и подписал: «Малолетке Сидорову от Дедушки Мороза, 7-я х.».
Проходит неделя, опять кум прохлапывает письма.
Снова письмо. «Дедушке Морозу от Малолетки Сидорова».
Мент открывает и читает.
Дедушка Мороз, с братским приветом к тебе
Сидоров из седьмой хаты!
Дачку твою получил, за проявленное внимание огромная тебе благодарность. Все, что ты мне загнал, дошло в целости.
Фуфан в самый раз! Валенки вообще ништяк! А вот варежки, по ходу дела, мент крысанул!..
– Почти так же, как с Ямщиковым, – проговорил старшина.
Майор, спохватившись, неожиданно воскликнул:
– Ё-моё! Мне же письмо пришло!
– От Дедушки Мороза?
– Нет. От девушки из Базоя! – улыбнулся Олег, рассматривая конверт.
И, распечатав, Барсуков увлекся чтением письма из далекого ИТК от Мухиной Иринки, осужденной два месяца назад.
Здравствуй, Анатольевич!
Вот и доехала я до лагеря. Не могла дождаться, когда из Тюмени вывезут, а теперь жалею, что так стремилась вырваться из СИЗО в колонию. Все здесь вокруг чужие, лишний раз ни к кому не подойдешь. С работой тяжело, все теплые места заняты. Есть, правда, работа на полях, но меня пока не выводят. Встретила в зоне Ольгу Рибкалкину (раньше по воле вместе вмазывались). Посидели, попили чайку.
А после, когда чай и сахар мои кончились, она предложила сдать кой-какие мои вещи. В итоге осталась я в одних тапочках, а Ольга сразу отморозилась и больше ко мне в отряд не заходит. Так мне, дуре, и надо. Ведь знала ее по воле, а все равно купилась…
Буду краткой. Ты ведь знаешь, что обратиться кроме тебя не к кому.
Поэтому прошу тебя: вышли мне маленькую бандерольку с куревом и чаем. Освобожусь, рассчитаюсь…
Майор, сложив конверт пополам, положил его в карман рубашки.
– Что, подогреть просит? – догадался Юрка.
– Ладно, не обеднею! – не отвечая на вопрос, проговорил Барсуков, выходя из кабинета.
Глава 11
Юрик приперся на работу с небольшим опозданием (примерно часа на два). Барсуков сидел в кабинете и травил очередную байку про армейские годы. В кабинете находился следователь прокуратуры Игорь Анваров и адвокат. Они пришли в ИВС предъявлять обвинение арестованному Топоркову по ст. 30–105 УК РФ, но, забывшись, слушали майора.
– Когда я служил в г. Новый Узень, – услышал Юрик болтовню Барсука, – к нам на проверку с Алма-Аты приехал полковник по политической части.
Бродя по территории узеньского батальона, полковник умирал от сорокоградусной жары и скуки. Весь личный состав батальона днем нес службу, поэтому в батальоне осталось минимальное количество солдат, да и те где-то «шкерились» от высокого гостя, – рассказывал кум, крутясь на стуле. – Полковник, выискивая недостатки, прошел в казарменное помещение роты старшего лейтенанта Сашки Мусинского. Осмотрел три боевых листка, стенную газету, подшивку газет в ленкомнате, но недостатков так и не выявил.
Командир роты, заранее зная о приезде проверяющего, подготовился основательно. Взял в городской библиотеке подшивки газет и, освободив двоих солдат от несения службы, добился появления трех боевых листков.
Проверяющий уже собирался выходить из казармы, но вдруг остановился как вкопанный.
Из ротного умывальника доносились звуки ударов и крик.
– Я тебя кончу козел!
«Шлеп! Шлеп!»
– Я тебя отучу пить!
«Шлеп! Шлеп!»
– Тебя куда послали? За почтой или за водкой?
«Бац! Бац!»
– Сука! Если этот козел с Алма-Аты тебя спалит, я тебя изнасилую!
«Бац! Шлеп! Бац!..»
«Козел из Алма-Аты» вбежал в помещение умывальника и увидел ужасную картину.
Солдат стоял с разбитой рожей, на полу валялись почтовые конверты и газеты. А перед пьяным «почтальоном» стоял Мусинский.
– Мусинский, прекратите! – захлебываясь от негодования, крикнул полковник.
Политработник, осмотрев опухший нос солдата, приказал:
– Солдат, спать! Мусинский, в канцелярию!
Солдат, мирно причмокивая опухшими губами, похрапывал в спальном помещении, а командира роты в течение четырех часов воспитывал полковник.
– Вам доверили судьбы солдат! – кричал на него проверяющий.
– Это не солдат! А говно! – огрызался Мусинский.
– Это вы дерьмо! – брызгая ему в лицо слюной, орал полкан.
– Он третий раз за месяц допускает пьянку, – оправдывался ротный, вытирая рукавом кителя рожу от слюны полковника.
