Этого Грозный не хотел. И он был уверен, что Борису, татарскому выходцу по крови, в ум не придёт взяться за скипетр. Иван был убеждён, что умный Годунов постарается только сберечь царство для своих будущих племянников, для детей Ирины и Фёдора… И, наконец, если бы Борис и посмел протянуть руку к наследию Калиты, — бояре и князья не позволят выскочке татарскому вознестись над ними…
Так думал старый, мудрый правитель… Но даже и его успел обмануть умный, изворотливый Годунов… Обманул его и при жизни, и по смерти.
Детей не было у Фёдора и Ирины… И рождались, да не жили… И шли толки, что в этом повинен был тот же «свояк царский», Борис, которому даже брошено было в глаза открытое обвинение в одном детоубийстве, в гибели Углицкого царевича Димитрия…
Но спокойно принимал Борис все упрёки, презрительно улыбался, слыша «недобрые толки» о его делах… Он знал, что сила за ним. Недаром он рос и воспитывался при дворе Ивана Грозного, ломал душу, гнулся и лукавил десятки лет, изучил все отрасли правления, все ходы и выходы дворцовой жизни, где предательство и тайное убийство, топор палача и яд, незаметный, но верный — одинаково легко пускались в ход, как лесть, подкуп и пресмыкательство перед нужными людьми.
Всё пустил в ход Борис, не остановился ни перед чем, особенно в 1598 году, когда собрался Земский собор для избрания царя. Друзья и сродники Годунова щедро задаривали более влиятельных членов собора. Патриарх Иов давно был дружен с правителем, как назывался Годунов после отречения его сестры, царицы Ирины, от наследия царского, вручённого вдове после смерти Фёдора Ивановича, последнего из рода Ивана Калиты. Московские выборные и послы из городов знали давно, что землёю правит Борис от имени царя Фёдора, и правит хорошо.
— От добра — добра не ищут! — говорили городские выборные и заранее наметили Годунова в заместители его скончавшегося шурина на осиротелом троне московских царей…
Бояре!.. Много врагов было у Годунова среди знатного боярства, среди остатков тех «великокняжеских родов», которых почти вконец извела опричнина, для этого и созданная Грозным, тоже не без совета и участия Годунова… И теперь «княжата», то есть потомки древних княжеских родов, слишком были слабы, чтобы бороться влиянием и даже подкупом с Годуновым. Их времена прошли.
Да и кого могли они выставить в этот решительный миг, как соперника Годунову!..
Тянул руки к венцу и бармам Мономаха пронырливый, лукавый Рюрикович, князь Василий Шуйский… И по родословной, конечно, у него было больше прав, чем у потомка татарского мурзы, хотя бы и шурина царского…
Но слишком не любили бояре эту «язву», как звали они старика.
— Мягко стелет, жёстко будет спать!.. — говорили они.
А московские и областные послы и слышать не хотели о Шуйском, о старинном вотчиннике новогородском.
— Посади его на царство, — он Москву затрёт, свой Новгород на первое место высунет!..
Так говорили на Москве. И годуновские сторонники, конечно, постарались раздуть эти опасения…
Мог бы бороться с «Годуном» другой Рюрикович, князь Фёдор Иваныч Мстиславский. Но он, человек немолодой, далёкий от придворных интриг, мало знакомый с управлением, слишком любил покой и не пожелал сам в такое тревожное время променять своё почётное, первое место в царской думе на более высокое, но несущее заботы и опасности, положение главы царства.
Попытался было Богдан Бельский, тоже родич царский, бывший наложник извращённого Иоанна Грозного, ухватить власть, которая ждала: кто сможет ею овладеть?.. Но его попытка не удалась, и князь поплатился за неё — опалой, ссылкой и разорением. Максимилиан Австрийский, чужой принц, выставленный дьяком Андреем Щелкаловым, конечно, был не опасен для Годунова.
Пока друзья и родичи вели выборную работу, сам Борис отошёл в сторону; потом, избранный, проделал блестящую комедию отказа, заставил себя долго просить прежде, чем взял скипетр, давно уже захваченный им на деле, раньше, чем воссел он на трон, к которому упорно, незаметно, ценою преступлений и нечеловеческих усилий шёл уже двадцать лет подряд.
И враги должны были умолкнуть, смириться перед заведомым злодеем, хотя и мудрым государем, Борисом I, решившим уже давно, что надо рядом прекрасных дел изгладить из памяти людской всё дурное, что знают о нём люди, в чём винят, может быть, и не без оснований. Только завоевав всенародную любовь, можно было считать, что род нового царя укрепится и даст новую династию, заменив Даниловичей рода Калиты, которые в двести с небольшим лет из маленького княжества на Москве-реке создали большое Московское царство!..
— Рубахи последней не пожалею для людей моих! — сказал Годунов при воцарении.
И это была не фраза. Он знал, что хорошая жатва бывает только после щедрого посева. Это он изведал, затратя почти все родовые богатства на подготовку своего избрания. И теперь готов был опустошить царскую казну, ставшую его достоянием, только бы завоевать одно сокровище, овладеть одним богатством, стоящим превыше всего: любовью народной для себя и для своих детей.
Конечно, с годами он преуспел бы и в этом, как успевал доныне во всём остальном. Слишком хорошо знал умный, даровитый правитель и людей, и свои силы, умел учитывать каждый шаг, каждый шахматный ход свой и вражеский на той огромной доске, какою являлось для него и для его недругов Московское царство… Но было нечто, чего не мог учесть и предвидеть даже такой прозорливец-правитель, как Годунов.
Постепенно, за два века, произошли многие перемены в бытовых и экономических взаимоотношениях людей, населяющих эту землю. Но старые, вековечные правители, особенно Грозный, стремились и умели пресекать всякие проявления недовольства, с какой бы стороны они ни пришли.
Совсем иначе стало при «новом» царе, да ещё при таком, который торжественно объявил о своей готовности всем жертвовать для народа.
Тяготы земские, налоги, подати, идущие в казну, поборы, чинимые в свою пользу воеводами и мелкими чинами, ещё более тяжкие, чем «царский сбор», — всё это давно было не по душе народу, главным образом, на южных и западных окраинах царства, где особенно тяжёл был гнёт господский над пахотным населением.
Мера, необходимая для укрепления власти, проведённая Борисом, — прикрепощение людей к земле, «крепь вековечная» — сразу взволновала низы. Там поднялся громкий ропот и говор, что «новый царь» обещает одно, а делает другое…
Вместо облегчения, которого ждали и требовали массы и даже более зажиточное, городское население, — навалились на людей новые путы, новые тяготы, вызвавшие повсюду глухое недовольство и злобу. Конечно, и с этим волнением успел бы справиться постепенно царь Борис, одним давая льготы, других сжимая в тисках суровой власти, смиряя силой буйную голытьбу, которая особенно зашевелилась уже и под конец царствования Фёдора; причём «добрая соседка», Речь Посполитая, тоже влила свою долю яду в общую кипень московских неурядиц, желая использовать как можно лучше переходную пору, переживаемую сильным врагом…
Всё это видел и понимал Борис, против всего находил способы борьбы… И не справился только с одним.
Современники Годунова толковали в один голос, что «само небо» ополчилось против царя, обагрившего свои бармы кровью многих жертв, до невинного царевича Углицкого включительно.
Иначе, конечно, они и думать не могли, с ужасом наблюдая, какой поток стихийных бедствий обрушился на Московское царство.
Ряд неурожайных лет, засухи, бури, голод всенародный, обращающий москвичей в людоедов, бунты и набеги врагов — всё это ураганом закружилось чуть ли не с первого года царствования «кровавого» Бориса-царя.
Нечеловеческую энергию проявил Годунов. Раскрыл царскую казну, находил людей и посылал рати на мятежников, готовился к большой войне, угрожающей и с запада, и с юга… Но враги тоже воспользовались минутой. Из тьмы могил поднялся призрак, с кровавой зияющей раной на шее, встал убитый отрок Димитрий, и по земле пронеслась весть:
— Царевич Углицкий, Димитрий — воскрес… Не его убили слуги Годунова. Убит другой, а царевич — жив!
