Но если эта девушка не привлечёт его как женщина — кто помешает ему остаться с ней только в дружеских, братских отношениях? Над душой, над чувством его, Александра, кроме его же самого, не властен никто в мире, ни даже эта великая императрица всероссийская.
Постепенно, сначала неясно, но потом все отчётливей, проступило в нём последнее решение. И Александр вдруг даже выпрямился, словно почуял прилив новой силы, нашёл самого себя после горьких минут сознания, что придётся согнуть свою волю не только перед людьми, но даже перед самой судьбой!..
Найдя в уме желанный исход, обезопасив себе впереди победу наверняка, во всяком случае, быстро направился юноша к покоям императрицы, где, как всегда по вторникам, уже собралась обычная компания… Где ждали и его, чтобы он там сказал кому следует последнее, решительное слово.
С самым ясным видом, с ангельской, ласковой улыбкой на своём красивом лице появился Александр в Бриллиантовой комнате и прямо прошёл к круглому столу, за которым среди молодёжи, его сестёр и фрейлин государыни сидела бледная, прелестная девушка, словно ожидая чего-то великого, загадочного в этот вечерний час.
Ещё не видя Александра, принцесса Луиза почувствовала его приближенье, узнала его шаги за спиной.
И всегда она волновалась в его присутствии, особенно если они сидели близко друг от друга.
Конечно, ничего чувственного не было в этом волнении. Несмотря на свою фигуру, говорящую о женской зрелости, Луиза была совсем чиста. Правда, о браке она имела понятие, но самое отвлечённое. Согласно нравам той поры, когда и принцев женили, не спрашивая почти на это их согласия, — принцессы и думать не могли по личному выбору устроить свою судьбу. Но в данном случае Луизе посчастливилось. Красавец юноша очень понравился ей. Она его даже любила уже, как может любить чистая, полная возвышенных мечтаний девушка: скорее головой и сердцем, чем по-женски, страстно. Для этого ещё пора не пришла. Но тем более трепетала девушка в ожидании предстоящих событий. А сегодня и у графини Шуваловой какое-то особенное лицо, и у других из тесного кружка, который сейчас сидит за большим круглым столом.
С начала вечера немножко занимались музыкой, рисовали. А сейчас занялись любимой игрой в «секретное признание», пишут записочки, и Лев Нарышкин, подсевший тоже к молодёжи, морит всех со смеху своими шуточками и театральными выходками, изображая в лицах почти весь двор и даже «basse cour» — задний дворик императрицы: её любимую горничную Перекусихину, еврея Завулона Хитрого, кучера Петра и негра Али…
Как ни искренно, ни беззаботно смеётся компания за круглым столом, но почему-то иные изредка поглядывают пристально на Луизу, словно желают прочесть на её лице что-то затаённое, бросают взгляды на дверь, как будто поджидают кого-то… Вот даже пустое место осталось за столом около Луизы…
Она знает для кого… Конечно, он придёт, как всегда, и займёт это место, облюбованное им за последние дни… Но… что он скажет?
Этот вопрос огнём опалил мозг девушке, пламя зажглось и в груди. А тут, как нарочно, его шаги сзади, за спиной…
Бледнеет девушка ещё сильнее, чем до той минуты.
Он подошёл, сел, отдал приветствие всем… Берёт листки, словно желая немедленно принять участие в общей игре…
Не глядит на него Луиза, старается не видеть, говорит, оборотясь в другую сторону, к графине Шуваловой, к сестре, ко всем… А видит его… Видит, как скользит по бумаге его карандаш… Слышит скрип графита о бумагу, острый, лёгкий его шорох… Мало того, она словно видит, что он там пишет… И готова крикнуть:
«Не надо… не пишите!..»
Но в горле сохнет… Она что-то лепечет соседям, сестре… Слушает и не слышит: что ей говорят?.. Берёт от кого-то листок и даёт свой кому-то…
Всё, всё готова она делать, только бы отдалить эту страшную, эту неизбежную, как смерть, минуту…
И вдруг его голос потрясает девушку:
— Принцесса, возьмите мою записку! — говорит он своим глубоким голосом, так красиво слегка картавя в своей французской речи.
Она оборачивается, берёт… Темно у неё в глазах, хотя они широко раскрылись сейчас.
Все соседи как-то незаметно оставили почти вдвоём обоих. Завели какой-то шумный спор о пустяках, такой горячий… и весёлый, ликующий, будто не настоящий, хотя и обычный, естественный в этой игре. Теперь оба — Луиза и Александр — могут говорить о чём хотят, их никто не услышит за спором, шумом.
Но оба молчат. Дрожат только розовые тонкие пальчики принцессы, которыми она разворачивает перегнутый пополам листок…
Как долго она это делает.
«Целую вечность!» — кажется ему.
«Один миг!» — кажется ей.
Но листок раскрыт. Буквы прыгают… Или это рука дрожит? Нет. Луиза сумела приказать руке. Она вся ледяная сейчас, но не дрожит. Сердце так сильно бьётся под тесным корсажем. Кровь прилила в голову. Оттого и буквы дрожат, прыгают…
Какие смешные буквы… какие забавные слова слагаются из них. Медленно, как по складам, читает про себя Луиза. А сердце бьётся всё сильней… Вот-вот не станет больше мочи и оно остановится, замрёт!.. Что тогда? Надо читать эти смешные слова… эти забавные фразы… Ведь в них роковой смысл… В них вся жизнь… Что же будет в этой жизни? Хочет узнать девушка, силится заглянуть через узор ровных тёмных строк вдаль жизни и не может… Рябит, пестреет в глазах…
Надо скорей читать, пока там не кончили спор…
Хорошо, что они завели его… Пусть даже нарочно — всё-таки хорошо…
Она читает.
«Я решаюсь, я вынужден выразить вам свои чувства, принцесса, — читает она. — Имея разрешение моих родителей и государыни сказать вам о моей любви, хотел бы узнать от вас: желаете ли вы принять мои чувства, ответить на них? Могу ли я надеяться, что вы будете счастливы, став моею женою?»
И буква «А» вместо подписи.
Скорее угадала, чем прочла глазами принцесса короткие, такие сдержанные и в то же время ясные, наивные строки.
Как будто и не досказано в них что-то… но и сдержанность самая в них говорит о чём-то возможном, прекрасном, ожидающем впереди…
Медленно сложив листок и незаметно опустив его за корсаж, берёт карандаш принцесса. Горит теперь её лицо. Горят уши, коралловыми стали губы. Внятно, чётко пульсируют жилы на шее под ухом, на висках…
Медленно скользит её карандаш по бумаге. Ровные ложатся строки на белый листок.
Она пишет:
«Я охотно готова принять ваши объяснения; надеюсь, что буду счастлива, когда стану вашей женой, покоряясь желанию, которое выразили мои родители, отправляя меня сюда».
Сложила, подвинула к нему, отдала.
Но он ещё раньше прочёл всё, что там стоит, и, даже не читая, знал, что ответит девушка. Ему понравилось, что и она помянула о покорности воле родителей.
Значит, сперва брак… А там — любовь или нет? — что пошлёт судьба, что сами они подготовят друг для друга.
Это удобно, хорошо. Сразу определить взаимные отношения…
Почтительно склонив голову, берёт он листок, развернул, пробежал глазами, снова незаметный полупоклон. Встаёт, идёт прямо к императрице… Что там будет?.. Замирает снова сердце у девушки.
А спор между тем как раз в эту минуту кончился. Опять началась игра…
— Принцесса, вы пишете? — обращаются к ней.
И она рада, что её окликнули, что заставляют писать, что-то делать… думать о чём-то другом, а не о том, что сейчас огнём заливает грудь и как молотом ударяет в виски!..
Семнадцатого декабря произошло это тихое официальное сватовство, похожее скорее на обмен двумя дипломатическими нотами, чем «любовными записками»… Но большего и не требовалось от высоких «обречённо-обрученных». Дело закипело, и уже 20-го числа поскакал курьер к графу Румянцеву с письмами на имя родителей Луизы и деда её, маркграфа Баденского.
От имени своего старшего внука Екатерина просила руки принцессы, устанавливала порядок принятия Луизой православия, а срок свадьбы намечала на предстоящую осень 1793 года. Что касается младшей сестры, Фредерики, — зимой отпустить девочку императрица не решалась и обещала прислать её не позже мая того же года.