Что-то чуялось в воздухе… Ожидались какие-то события, и осторожно, но быстро и решительно принимал меры новый регент, чтобы предупредить опасность.

Двадцать третьего октября вечером колючие полоски света, прорезаясь в щели ставен небольшого деревянного домика на Васильевском острове, пронизывали морозную тьму и бороздили светлыми пятнами загрязнённую пелену снега, истоптанную за день ногами людей и конскими копытами.

Лучшая комната в домике, выходящая окнами в пустынный тихий переулок, сейчас прибрана особенно нарядно и чисто. Кроме масляной лампы под жестяным абажуром, которая свешивается над столом, стоящим посреди комнаты, несколько сальных свечей в медных и точенных из дерева шандалах расставлено и на пузатом, тяжёлом комоде, темнеющем в углу из-под вязаной салфетки, покрывающей его, и на круглом столе перед клеёнчатым, старинным диваном, помещённым между небольшими оконцами, сейчас прикрытыми снаружи ставнями. На особом, небольшом столике с одной ножкой, где приготовлены кисеты с табаком и «фидибусы» для раскуривания трубок, — тоже горит свеча, оплывающая особенно быстро и сильно, потому что пламя её раздувается током воздуха, бьющим в раскрытую дверку голландской печи, стоящей в этом углу комнаты, ярко пылающей сейчас и потрескивающей своим костром сухих берёзовых поленьев.

Все эти огни ярко озаряют невысокий покой, чисто, хотя и простенько, по-мещански обставленный. Два кресла под стать дивану, с твёрдыми сиденьями, стоят по сторонам круглого стола. Средний стол, белый, строганый, покрыт цветною домотканой скатертью и уставлен оловянными тарелками и приборами вперемежку с деревянными мисками и тарелками, очевидно, припасёнными на всякий случай, если не хватит более приличной посуды. Стаканы и чарки толстого, зеленоватого стекла, серебряные две-три стопки, оловянные кружки для пива и браги — всё это говорит, что готовится и хорошая выпивка для гостей, ожидаемых к пустому пока столу. О том же ещё ярче свидетельствует особый, стоящий в одном из углов стол, не покрытый ничем, но заставленный графинами и четвертями с виноградным и хлебным вином, или «пенником», как его называли. Блюда и лотки с нарезанной варёной и копчёной рыбой, с ветчиной и другою снедью стоят тут же. А под столом, как надёжные резервы, темнеют и поблескивают ещё четверти и бутыли с вином, с наливкою, лежат свёртки с провизией, банки с маринованными и солёными грибами и прочей принадлежностью приличного угощения.

В расчёте на необычное число гостей пополнена и вся наличная мебель в покое. Вдоль стены, против входа, стоят рядком стулья, собранные из других комнат, табуреты соломенные и деревянные, даже скамьи из кухни и людской, начисто вымытые и выстроганные для особливой оказии.

У печки же, рядом со столиком, где приготовлены принадлежности для куренья, стоит особая стойка, вся обставленная готовыми, набитыми табаком, трубками с длинными чубуками. Коротенькие трубки, тоже готовые, — для любителей глотать дым «погорячее», — лежат рядом с табачными кисетами на столике.

Хозяин квартирки, капитан Семёновского полка Бровцын, коренастый мужчина лет сорока, в домашнем архалуке, с длинным, дымящимся чубуком в руках, сидел у края накрытого стола. Гладко остриженная голова, не покрытая сейчас, как на службе, париком, мясистая шея, не подтянутая, не обёрнутая наглухо чёрным галстухом-косынкой, мирное, благодушное выражение лица капитана делали его неузнаваемым для тех, кто видел Бровцына только при исполнении службы, затянутым, суровым, словно из дерева вырезанным на вид.

И особенно резко проглядывала теперь разница между открытым, прямодушным, даже простоватым с виду, хозяином и его гостем, кабинет-секретарём Яковлевым, который сидел тут же, сбоку стола, в простом, тёмном камзоле, весь затаённый, лукавый и вечно напряжённый, словно выжидающий чего-то или прислушивающийся к чему-то, что он один может слышать.

Грубый тёмный плащ и широкополая шляпа влиятельного чиновника, пришедшего в гости к незначительному капитану, брошены были тут же в углу, на стуле, а не остались в передней. Как будто Яковлев хотел иметь ближе под рукой их, чтобы накинуть скорее, укрыться в складках плаща и выскользнуть из домика, скрыться так же незаметно в зимней ночной полумгле, как незаметно и неслышно вынырнул он из неё и по скрипучим ступеням деревянного крылечка скользнул в эту комнатку, такую уютную и весёлую сейчас, несмотря на простоту и скромность обстановки.

Молодой, вечно почти улыбающийся парень, денщик капитана, один дополнял сейчас компанию, то появляясь в покое, чтобы пошевелить дрова в печи, поставить ещё что-нибудь на стол, передвинуть стулья, как ему казалось удобнее, то исчезая за низенькой дверью, ведущей сперва в сени, а оттуда на кухню и в комнату хозяйки дома, Пелагеи Семёновны Птичкиной, вдовы консисторского мелкого чиновника.

Отставя чубук ото рта, обсасывая аппетитно губы, Бровцын, прищурясь, обвёл взглядом несколько графинов и сулеек, стоящих перед ним на этом конце стола, протянул руку к намеченному сосуду и налил в две рюмки густой, маслянистой влаги, причём нежный, тонкий аромат ягод черёмухи выдал тайну происхождения этой наливки.

— А ну-ка, попробуем теперь этой, господин секретарь!.. Ваше здоровье!

— Здоровье именинника! — поднимая слегка рюмку, перед тем как опрокинуть её в горло, провозгласил гость. Выпил, крякнул, кончиком языка быстро, как ящерица, облизнул свои сжатые губы, сейчас сладкие и липкие от густого напитка, протянул руку за своей коротенькой трубкой, лежащей на ближней оловянной тарелке, да так и застыл, вытянул слегка шею и правое ухо по направлению к входным дверям.

— Чу… Никак, стукнули, приятель?! Идут, что ли? Нет, почудилось! — решил секретарь, снова спокойнее усаживаясь на стул и затягиваясь из своей коротышки-трубки. — А что-то долгонько нету желанных гостей. Оно не рано, гляди.

Нервное лицо хитреца теперь приняло спокойный вид. И только правое ухо слегка вздрагивало время от времени, дёргалось взад и вперёд, как это бывает у насторожившегося зверька.

— Придут, будь покоен, приятель! — раскатился в ответ басок Бровцына. — И то, слышь: ждём молодцов со всех разных концов. Пока-то сюды к нам доберутся, на славный остров на Васильевский, слышь, оно вот!.. И с Выборгской, и с Заречной — отовсюду пожалуют. Сбор всех частей оружия, слышь, оно вот!.. Ха-ха-ха! Вона!..

— Выходит, дело не на шутку пошло! — не то подтвердил, не то задал вопрос Яковлев. — Ну, давай Бог, капитан. А по сему случаю — по единой! А?

— Не две же сразу! — поспешно наливая, согласился хозяин. — В воронку, гляди, не пройдут… Ха-ха! Слышь, оно вот…

Быстро проглотив свою рюмку, он выждал, пока Яковлев, смакуя, не выцедил сквозь зубы свой стаканчик ароматной влаги, и сейчас же налил снова.

— А теперь — за моё чудесное избавление! Хлопнем…

— Избавление? Это от чего же, капитан? От последнего разума али от грошей остатних, какие после жалованья ещё в мошне побрякивают? Сказывай, приятель!

И, тыкая вилкой в скользкие груздочки, чтобы закусить после рюмки, он уставился своими теперь повеселелыми от вина глазками в лицо собеседника.

— Не-е-ет! — отмахиваясь рукой, проговорил Бровцын. — Я не шучу. От смерти спас Господь… Наглая смерть грозила мне от министровой руки… Видит Бог! Вот, приятель, друг ты мой любезный… слышь, оно вот… Бестужева знаешь, скажи, Алексея свет Петровича, а?

— Бестужева-Рюмкина?! Алёшу Козла, как его приятели величают… Как не знать! По дворцовому делу частенько видаемся. Только он меня завсегда вдвойне видит, ибо вечно под Бахусом находится… и преизрядно! А я ль его не знаю!

— Вот, вот! И тут такое же дело самое подобное. Двор-то мой близёхонько от Минихова. Видел его хоромы маршальские через пустырь наискосок? Ведомо мне: он хоша тоже из немцев, да всё ж Петровой стаи. И не больно друг Бирону, ироду заклятому. Тоже я заглядываю к Миниху порою… по делам по нашим. Вот… Намеднясь вышел я, вижу: стоят солдатики наши, из семёновцев… И Вася наш с ними же. Он нынче обещал побывать, как же! Вот я с ним попервоначалу, а после и со всеми другими растолковался: што за дела пошли теперь на свете? У императора нашего отец и мать живы… А над ним, над государем всероссийским, — немца худородного, конюха курляндского постановили. И до семнадцати лет совершения — изволь он такое терпеть… И мы с ним, войско и шляхетство российское. О простых людях не сказывая уже… Шутка ль… слышь, оно вот…