И в искреннем порыве тоски, отчаяния, скрытого неодолимого страха наложник упал на колени и приник седеющей головой к постели своей подруги и повелительницы, умирающей так рано и некстати для него.
Вдруг рука Анны медленно, тяжело поднялась и опустилась на эту гордую всегда, теперь так смиренно склонившуюся голову.
— Бедный… бедный! — грустно, ласково заговорила она, словно утешая ребёнка. — Слушай! Перед смертью, видно, проясняется… просветлела душа моя. И я вижу лучше, чем ты, своим гордым, мужским умом! Чую вот, сердцем чую: хуже всего для тебя то, что ты просишь!..
— Всё равно! Теперь возврата нет, родная… Судьба за нас решает. Подписывай, молю! — покрывая поцелуями холодную руку Анны, молил фаворит.
Анна молчала, видимо погруженная в тяжёлое раздумье.
— Ну, хорошо… Помысли ещё немного! — пошёл он на уступку, не решаясь настаивать сейчас сильнее. — Подумай, государыня. Я подожду.
И, поднявшись, он хотел отойти, но, шагнув мимо изголовья постели, различил в полутьме скорченную фигуру, которая пряталась, кутаясь в складки тяжёлого полога.
Не узнав шута, Бирон отскочил в испуге и, обнажая шпагу, закричал:
— Кто там?..
Одолевая прилив страха, кинулся вперёд, вытащил горбуна и почти отшвырнул его гневным толчком в угол покоя.
— Ты, гадина! Подслушивать! Удавлю, пёс!..
Кинувшись к ошеломлённому бедняку, герцог уже стиснул ему горло своей сильной, костлявой рукой, когда раздался встревоженный голос Анны:
— Яган… Яган… Оставь, ради Бога! Он так тебя любит. Он всегда мне говорил о твоей верности, хвалил тебя… Яган, герцог, пусти его!
Овладев своим гневом, Бирон выпустил из рук полуудушенного карлика и обернулся к Анне.
— Вот как!.. Он, шут, тоже за Бирона! Спасибо. Ну прости, зверёк! Ты безвредный… А я думал — ты ядовитая дворцовая ехидна. На!.. Бери — и вон!
Несколько золотых сверкнуло в воздухе и рассыпалось по ковру.
Не собирая щедрой подачки, Нос кинулся из опочивальни, в соседнем покое юркнул в толпу и забился за спинами в углу потемнее. Бирон между тем снова уже взял перо, почти силой вложил его в холодеющие пальцы Анны и настойчивее прежнего заговорил:
— Что же!.. Подписывай, государыня. Время не терпит!
— Да почему! — лепетала больная, с трудом шевеля коснеющим языком. — Я же ещё не умираю… Не спеши, Яган. Я же ещё…
— Кто знает! — вдруг жестоко заговорил герцог, глаза которого загорелись холодным, злым огнём сдержанной ненависти. — Все от Бога, государыня. Врачи вон сказывали: минуты сочтены… Духовника уж я звать велел. Слышишь? Подписывай ско…
Он не досказал.
Анна вдруг выронила перо, вложенное ей в пальцы фаворитом, и без звука опрокинулась на подушки без сознания, поражённая словами и видом Бирона.
Два-три мгновения тот колебался. Потом быстро сунул снова перо ей в пальцы, взял её руку и стал сам этой холодной рукой выводить на листе хорошо знакомую ему подпись…
Буквы стояли криво, все линии дрожали и мало были похожи на то, как подписывала сама Анна. Но чего можно требовать от умирающей… И кто посмеет усомниться, что устав подписан не самой императрицей!..
Взяв подписанный таким небывалым способом указ, Бирон посыпал песком густые, свежие чернила, сложил лист, спрятал его в карман, убрал перо, чернильницу, шепча:
— Наконец-то… Неясно… Да сойдёт и так! Вот сообщу им радостную весть, моим друзьям!..
Затем, обернувшись к Анне, словно она могла его понять и слышать, он почтительно проговорил:
— Немедленно, государыня, пришлю твоих дам!
И вышел из опочивальни к ожидающим его сановникам.
Нос, только и стороживший эту минуту, осторожно шмыгнул снова в спальню Анны. А Бирон ещё с порога приказал ближайшему из придворных:
— Пошлите придворных дам к её величеству!..
Герцогиня Бирон, Елизавета, Анна Леопольдовна, Салтыкова, Ромодановская, Юлиана Менгден, наперсница принцессы Анны, и ещё две-три дамы сейчас же из соседних покоев вошли сюда и хотели пройти в опочивальню. Но вид Бирона и то, что он начал говорить, заставило их всех остановиться у самого порога.
Юный Карл Бирон, красивый юноша семнадцати лет, шедший за матерью, тоже остался в группе дам.
А Бирон, весь ликующий, громко заговорил:
— Господа министры! Генералы и все, здесь предстоящие! Её императорское величество возложила на меня тяжкую обязанность правления. Внимая вашим мудрым советам и воле вашей, она подписала устав о регентстве, коим на меня возложено главное правительство. Но, видит Бог, я страшусь… Ноша эта столь непосильна и тяжка! Снимите её с меня, измените ваше решение. Будем просить назначить кого иного…
Толпа ещё молчала, когда Бестужев, а за ним Ушаков и Черкасский первые радостно заговорили, подхватывая лозунг, данный Бироном:
— Изменить? Да можно ли это! Слава Господу, дело совершилось!..
— Авось, Бог даст, справитесь!
— Помогать станем все вашей высокогерцогской светлости! Так ли, господа министры?..
Понимая, что «дело сделано», что вся речь Бирона — обычная формальность, ритуал, принятый в таких случаях, злейшие враги фаворита не смели поднять голоса протеста. А безразличные или угодливые, продажные прихвостни заговорили один за другим, хотя и нестройно, не дружно сначала:
— Конечно! Слава Богу!..
— Лучше правителя нам и не найти!
— Все станем помогать… Бог поможет вашей светлости! Умудрит! Виват, герцог-правитель!
— Тогда — повинуюсь! — низко кланяясь на все стороны, снова поднял голос фаворит, которому судьба или, вернее, наглость вручала власть умирающей подруги, как незаслуженное наследство. — Благодарю!.. И, с Божией помощью, принимаю избрание! Столь великое назначение, коего недостоин! И вас прошу меня не оставить. Вот, примите бумагу сию!
Он вручил устав Остерману, который долго, внимательно рассматривал подпись и потом молча, нахмурясь более обычного, передал бумагу другим.
Миних, успевший посмотреть подпись и тоже поражённый её необычным видом, лучше владел своим лицом, чем старик Остерман. Он с самой любезной улыбкой обратился к окружающим:
— Господа министры и генералы! Бог послал нам радость в утешение при этой тяжкой минуте: у нас есть глава правительства. Ваша светлость! Первый спешу вам принести свои поздравления!!
И он отдал почтительный, церемонный поклон регенту.
— И я! — также изысканно-учтиво раскланялся Рейнгольд Левенвольде, давая затем дорогу брату, Фридриху, Менгдену, Ушакову и другим.
— Примите поздравления!..
— Нижайше кланяюсь нашему светлейшему регенту-герцогу…
— Поздравить честь имею…
Скоро отдельные голоса слились в общий гул поздравлений, и Бирон очутился как бы в живом кольце людей, спины которых низко сгибались и головы в пышных париках склонялись почтительно, причём лица багровели от натуги, а глаза не отрывались от лица фаворита, словно желали там прочесть: что творится сейчас в душе у бывшего мелкого челядинца, вознесённого прихотью случая чуть ли не на высоту российского трона!..
А Бирон, сначала гордый, ликующий, на глазах у всех менялся в лице. Оно побледнело, осунулось, постарело сразу на много лет, будто ужасное что-то видел баловень фортуны вместо этих важных людей, гнущих перед ним раболепно свои широкие спины…
Он даже отступил поближе к жене, стоящей тут же, словно собираясь прижаться к ней, за её плечом укрыться от незримой опасности…
Пока здесь шли поздравления, шут в опочивальне кинулся к постели Анны.
Разобрав, что она лежит почти без сознания, он прежде всего влил ей в рот несколько глотков питья. Часть пролилась, часть омочила губы, гортань и безотчётным движением была проглочена больною. Но она всё-таки не шевелилась.
Напрасно горбун трогал её руки, тёр ей ладони, дул в лицо, приговаривая нежно, словно хворому ребёнку, слова ласки и мольбы:
— Матушка, красавушка… Очнися… Опамятуй, родимушка! Светик мой!
Наконец, потеряв надежду, напуганный мертвенной синевой лица Анны, её слабым, прерывистым хрипом, вылетающим из груди вместо дыхания, он, забыв обо всём, кинулся в соседнюю комнату, полную ликованья и шума.
