Человек злобно глядел на унтера и повторял:

   — Не могу я, не могу я, не могу...

   — Эт-то как?!

И унтер, ещё сохранивший часть довоенного блеска, поражённый неслыханным ответом, впился глазами в говорившего.

   — Мускул у меня повреждённый... В детстве ушибли...

Унтер отошёл от запасного, недовольный тем, что приходится обучать разных калек. Потом ведь с него на смотру спросят: «Почему у такого-то солдата голова дёргается, зачем дёргается, чего глядел обучающий? И где он, этот обучающий? Подать его пода!» А что обучающий может сделать, если гонят таких, прости господи, солдат. И снова голос обучающего размеренно бубнит:

   — Слушай дале. Стойка. Что есть стойка? Стой так, чтоб у тебе кокарда, нос, разрез воротника мундера... М... м... Ну, мундер теперь не носют — это в мирное время носили. Ну, всё одно, — штоб серёдка горла, поясная бляха... ну, теперь и блях не носят... ну, серёдка пояска — были на одной липни. Фуражечку сдвинь набекрень, лоб открытый... Не морщись, ты, — полено! Когда стоишь, щупай себя тихонько — где шов, по шву руки держи, штоб как засохшие были. Карманы штобы всегда пустые были, штоб не топырились. Не на то даны карманы, штоб топырились.

В строю беспрерывно кашляли — то один, то другой. Некоторых трясло от нудного, мокротного, глубокого, всхлипывающего кашля.

   — Чего чахотку делаете? Тиха! Смирна! Давай отданье чести. Пука штоб как на пружине летала, ладош» как досточка. Отданье чести дело серьёзное. Честь на ходу — стоящему начальнику, честь на ходу — идущему начальнику. Отданье чести с ружьём на ходу. Впрочем, про ружьё у вас понятья нету, ружьёв теперь не дадено... Ну ладно... Обойдётся пока... Главное имей лихой вид! Давай ответ громче, и глаз чтоб был пронзительный!

Голоса у обучающих скучные, без былой игры и рычаний, стремительных ударений и бархатных вибраций. Унтера уже не видят в службе красоты и, лишь подчиняясь дисциплине и привычке, вторят давнее-давнее, ощущая появление в себе тяжких неспокойств и внутренних, впервые тревожащих, сомнений.

   — Прости господи, да што же это?..

И в казармах ощущалась смещённая, искажённая войной, чудовищно разлаженная жизнь.

Штабы осуществляли передвижения армии.

Серые плотные колотил солдат двигались по шоссе, ведущему ко Львову. Корпуса, стоявшие в резерве после осенних боёв, начинали кампанию 1915 года. Полки ещё сохранили кадровиков, но были сильно разбавлены маршевыми ротами из запасных и новобранцев осеннего призыва.

Десятки колонн 3-й и 8-й армий — гвардия и сибирские стрелки — шли разными скоростями по шоссе и параллельным дорогам Галиции, делая усиленные переходы, втройне перекрывавшие уставные нормы, и располагаясь, в минуты кратких дневных привалов, тут же, в дорожных канавах.

Кое-как были рассчитаны направления и места стоянок всей этой лавины, двигавшейся массивом к Карпатам и оседавшей на ночь в халупах и стодолах[29]. В так называемых тесных районах квартирования приходилось по шестьдесят человек на избу — в отличие от неведомого войскам, но указанного начальством пункта устава, по которому на одного человека полагалось не меньше кубической сажени воздуха.

Там же, где люди не вмещались в стодолы и топтались на холоде, ожидая приказаний, штабы, устроившиеся в фольварках — господских усадьбах, — приказывали им располагаться бивуаком. Солдаты расстилали, следуя передаваемому из поколения в поколение солдатскому правилу, половину своих шинелей на снегу, ложились на них, тесно прижавшись друг к другу, и укутывались другой половиной шинелей. В темноте по снежным полям дребезжа пробирались походные кухни и кормили остывшим серым супом вылезавших из-под шинелей, дрожащих от холода солдат. Горели костры, сложенные из разломанных изгородей.

В деревнях галицийские крестьянки уже не молили солдат не трогать их имущества. Старики в кожухах и остроконечных чёрных барашковых шапках теснились в халупах, куда вваливались целые взводы усталых и вороватых от голода солдат, и мрачно, украдкой на них поглядывали.

В халупах тускло светили керосиновые лампы и свечи... Взводные, забрав у богатых солдат деньги, вызывали из сеней новобранцев. Им наказывалось «в два счёта разжиться чего есть в деревне и доставить». Новобранцы покорно бегали по забитым людьми халупам, натыкались на таких же посланцев из других взводов. Стремясь опередить их, они выкрикивали заученные на польском языке слова: «Продай куру» (или гуся, или картошку) — и совали бабам деньги. Бабы равнодушно, безжизненно твердили: «Ниц нема». Тогда новобранцы, выполняя приказ, воровали учуянных во тьме кур или силой отнимали горшки с супом. Солдаты бежали обратно с добычей и, сами голодные, покорно отдавали её фельдфебелям и взводным. Развалившись на хозяйских кроватях, взводные и фельдфебеля, испив чаю и съев принесённый им харч, блаженно погружались в сон. На лавках укладывались прислуживавшие им, на полу спали хозяева, а в сенях на холоде — новобранцы.

Тьма и тишина воцарялись в деревнях, и только часовые и пищальные шагали по скрипевшему снегу неизменным мерным российским шагом.

На рассвете солдаты вставали. Ёжась от холода и зевая, шарил и под шинелями. Каждый доставал сапоги, ремни, подсумки, ранцы, патронташи, баклаги — всё своё солдатское сложное имущество, весившее полтора пуда. Солдаты приносили в котелках иоду, набирали полные рты и, выпуская воду струйкой на ладони, тёрли лица мокрыми руками.

В халупах топились печи, женщины варили капусту и картофель. Новобранцы протискивались из сеней к печам и, чтобы погреться, тихо, скромно помогали женщинам. Замерзшие безусые парни протягивали руки к огню и грели их у тёплых печей. Взводные полёживали в ожидании еды и снисходительно делали вид, что не замечают новобранцев. Потом начальство вставало. Прислуживавшие сливали им воду и подавали ярко-розовое мыло и полотенце. Помывшись и помолившись важно и истово, ибо рядом находились подчинённые, коим надлежит подавать пример, фельдфебеля и унтера садились за столы, на которых уже стояла приготовленная женщинами скудная еда.

Роты во дворах кипятили на разведённых кострах воду и пили её из алюминиевых и эмалированных кружек, макая в кипяток мёрзлый хлеб.

В фольварке вестовые и денщики сервировали офицерам завтрак. Экономическое офицерское общество отпускало по требованиям офицерских собраний по прейскуранту ассортименты вин, сыров, колбас, ветчин, маринадов, консервов, печений, варений, экстрактов и фруктов (по сезону) — по пониженным ценам.

Роты стояли уже во взводных колоннах, покинув халупы, стодолы и примятые ими снежные ложа. Роты ожидали выхода офицеров из собрания. Офицеры выходили бодрые, весёлые, согретые чаем с красным вином, и весело здоровались с людьми.

Раздалась обычная команда: «Справа по отделениям, шаго-ом арш», — и колонны солдат снова двинулись вперёд, на Запад... чтобы начать на громадном фронте новые бои за вторжение в Венгрию.

Отменно ровно колыхались штыки винтовок, взятых на ремень на левые плечи. Лавина войск двигалась к Карпатам. Полки и дивизии вытягивались к магистральной дороге и при встречах рассматривали друг друга ревниво, но с уважением. Команды заставляли людей подтягиваться и выказывать молодецкий ИНД.

Полки шли по шоссе, усаженному столетними тополями, по которому проходили русские полки в наполеоновскую войну. Но тогда деревья были молоды и тонки.

При приближении к населённым местам неслись новые команды. Батальоны и роты строже брали интервалы и твёрже давали шаг. Их снаряжение ещё было добротно. Чёрные ранцы из непромокаемой клеёнки блестели за спинами гвардейцев. Патроны Пыли в кожаных крепких подсумках и чёрных непромокаемых патронташах. Наплечные и поясные ремни лежали ровно. Ритмичный шаг давал какое-то успокоение. Близость боёв меньше тревожила. В них не вызывали ни жалости, и и испуга вопиющие следы осенних боёв, уничтоживших жизнь многих деревень и местечек. Полки шли, радуясь проглянувшему солнцу и, быть может, последним спокойным часам своей жизни.