Вопль о снарядах шёл с фронта в ставку Брусилова, и ему самому приходилось быть раздатчиком снарядов, а также ружейных патронов для винтовок русских, австрийских, японских, — патронов, которые требовались миллионами. Ему нужно было думать и о том, в какой степени изношены орудия и какую работу на фронте они могут выдержать, а после какой откажут, так как замена орудий новыми представляла тоже очень сложный вопрос.

Никто из русских генералов того времени не изучал так внимательно причины неудачных наступлений Щербачёва в декабре пятнадцатого года и Эверта — в марте шестнадцатого, как Брусилов. С предельной точностью высчитывал он, сколько и каких орудий необходимо сосредоточить против определённого числа погонных саженей австро-германского фронта и сколько снарядов надо иметь для того, чтобы разрушить первые две линии укреплений. Так готовил он своё наступление. Но вот обстановка менялась: его не поддержали ни Западный фронт, ни Северный, и дали возможность противнику собрать против него силы, которые теперь уже стремятся переходить в контратаки.

Фронт велик и чрезвычайно разнообразен по своим природным данным и по тему, какие части русских войск его занимают и какие и где именно войска врага им противостоят. Слишком извилистую линию фронта, какою она явилась к двенадцатому дню наступления, местами надо было выправить, — подать вперёд, — это относилось частью к седьмой армии, частью к одиннадцатой, численно гораздо более слабым, чем восьмая и даже девятая.

Это было огромнейшее хозяйство, все нужды которого надо было держать и голове, чтобы в любой момент ясно можно было представить, что и где творится.

Так как значительно дальше вглубь территории, занятой до того противником, выдвинулся Каледин, то против него и нужно было ожидать энергичнейших действий немцев, вплоть до излюбленных ими «Канн», так удавшихся Гинденбургу в операции против Самсонова при Танненберге и против 20-го корпуса генерала Булгакова в Августовских лесах. Следовательно, нужно было сдержать порывы восьмой армии, чтобы она не попала в расставляемый для неё мешок, а в то же время была наготове поддержать третью армию, когда та 4-го числа, (наконец-то!) перейдёт в наступление. 31-й корпус этой, армии, под командованием генерала Мищенко (тоже «маньчжурца»[23], как и Леш, и Эверт, и Куропаткин), соседствовал с восьмой армией, и Каледину предписано было держать с ним постоянную связь.

Настало 4 июня. От Каледина пришло донесение, что один из его корпусов уже теснят перешедшие в контрнаступление немцы. Это ожидалось Брусиловым, но ожидалось и движение вперёд очень сильного по своему составу — в пять пехотных и три кавалерийских дивизии ударного корпуса Мищенко.

Однако имеете этого движения Брусилов получил от Алексеева, как и другие главнокомандующие фронтами, директивную телеграмму с пометкой: «Совершенно секретно»:

«Государь-император, выслушав телеграмму главкозап, что хотя войска закончили подготовку намеченного удара, но им предстоит крайне тяжёлая работа при чрезвычайно сильно укреплённом фронте неприятельской позиции, лобовых ударах, обещающих лишь медленное, с большим трудом развитие операции, повелел:

   1. Немедленно начать переброску двух корпусов Западного фронта на Ковельское направление, выполняя перевозку по железным дорогам с полным напряжением средств.

   2. На Виленском направлении, продолжая усиленно работы, привлекая внимание противника, атаки не предпринимать».

Дочитав до этого места, Брусилов прервал чтение телеграммы, хотя она была длинной, — главное было сказано: «Атаки не предпринимать!»

   — Ну вот видите, вот видите!.. Разве я был не прав? — ошеломлённо говорил Брусилов, вскочив из-за стола, высоко подняв брови, сделав болезненную мину и обращаясь к своему начальнику штаба.

   — Тут дальше есть всё-таки, Алексей Алексеевич, насчёт наступления в сторону Пинска, — склонясь над телеграммой, попытался успокоить его Клембовский.

   — В сторону Пинска?.. Когда именно?.. Какими силами? — вполголоса, что было у него признаком сильнейшего раздражения, спросил Брусилов.

   — Сказано так: «Три. Развить энергичный удар на Пинском направлении, производя таковой в строгом согласовании с действиями Юго-западного фронта и помогая всемерно последнему».

   — Но точно-то, точно-то всё-таки нет ничего, когда именно «развить энергичный удар»? — почти прокричал Брусилов. — И что это значит: «в строгом согласовании с действиями Юго-западного фронта»? Что это значит, хотел бы я знать?

   — Да, разумеется, эта фраза туманная... Вот если бы нам передали третью армию, тогда бы можно было её понять, как надо, — разъяснил Клембовский.

   — Если бы мне дали, то завтра же она пошла бы в дело!.. Но ведь не дадут, не дадут, — вот что!.. Раз это армия Эверта, она и будет стоять на своём месте, пока... пока не получится новая директива, чтобы она и дальше так стояла!

   — Виленское направление заменяется Барановическим, — продолжал вчитываться в телеграмму Клембовский, — «для нанесения здесь главного удара Западного фронта. На перемещение и подготовку его величество предоставляет от двенадцати до шестнадцати дней...»

   — Ого! Ого! — перебил Брусилов. — Предоставляется двенадцать — шестнадцать дней, а перемещаться и готовиться будут два месяца!

   — Тут непосредственно и о нашем фронте есть тоже, — сказал Клембовский, вздохнув: — «Юго-западному фронту собрать теперь же надлежащие силы для немедленного развития удара и овладения Ковельским районом, ибо только этим путём будут привлечены к маневренной деятельности скованные ныне тридцатый, сорок шестой и четвёртый конные корпуса».

   — Опоздали!.. Опоздали с «маневренной деятельностью» конницы!.. — выдавил из себя с виду как бы овладевший уже собою Брусилов. — Перейди в наступление Западный фронт, хотя бы сегодня с утра, мы могли бы быть в Ковеле через... через три-четыре дня, а теперь поздно!.. Что конница действует более чем вяло, об этом я ведь доносил сам, — что же они мне — моим же добром ди мне же челом?.. Да, скверно действовала конница всё время, и Гилленшмидта, комкора четыре, я ведь сам хотел отчислить, но почему, спрашивается, за него вступился Каледин? Да, конница — наше слабое оказалось место, но мы её получили такою, — переучивать её теперь поздно... И всё-таки, всё-таки эта плохая конница гораздо лучше, чем Эвертова пехота! Она всё-таки пытается двигаться, а не торчит, как музейная восковая кукла, на месте!

Он, в волнении делая преувеличенно чёткие шаги, прошёлся по кабинету и добавил:

   — Овладеть Ковельским районом? Малого захотели, когда теперь там уже выгрузили целый корпус!

   — Зато ведь и нам дают целых два корпуса, Алексей Алексеевич, — напомнил ему Клембовский.

   — А когда они будут у нас? Когда будут? — выкрикнул резко Брусилов. — Когда немцы десять корпусов к Ковелю перебросят?.. Не-ет, это мне ясно!.. Не хотят воевать, хотят только волынку тянуть, а я-то вызвался на наступление!.. Во-от дурака свалял в их глазах!.. Ну что же делать! Я ведь не немец, как Эверт, не придворный анекдотист, как этот Куропаткин, — чем же я взял?.. Ног теперь и расхлёбывай свою же кашу! Эверту — реверанс, а мне замечание, что конница у меня скованна!.. Так то-с! Надо поговорить со ставкой, — устройте-ка мне это, Владислав Наполеонович!

Разговор с Алексеевым состоялся в обед, когда Брусилов несколько пришёл в себя, изучил присланную директиву и все донесения с фронтов армий, особенно восьмой.

   — Здравствуйте, Михаил Васильевич! — начал Брусилов, выпрямляя бумажку с записями, которую держал перед глазами. — Вследствие того, что отложена атака Эверта, — раздельно говорил он, — я попал в довольно грудное положение: в Ковеле собирается маневренная большая группа, от Владимира-Волынска действует уже другая; два обещанных корпуса прибудут ко мне довольно поздно. Мне крайне нужно для собственной ориентировки знать, когда в действительности генерал Эверт перейдёт в наступление и когда третья армия переходит в Пинске в атаку противника и какими силами. Кроме того, для того, чтобы я мог вести начинающиеся горячие бои, мне совершенно необходима присылка огнестрельных припасов, а именно: больше всего требуется ружейных патронов русских, потом, второе — мортирных сорокавосьмилинейных гранат, третье — шестидюймовых полевых, шестидюймовых крепостных, стодвадцатипудовых Канэ и сорокадвухлинейных тысяча восемьсот семьдесят седьмого года. Без ускоренной присылки огнестрельных припасов вести бои невозможно.