— Что именно «так же»?

   — Выманил нас, одним словом, а там кто его знает, что у него на уме... Ну, а нам итить теперь, конечно, всё равно надо, — пан или пропал, — добавил Мальчиков, скользнув по лицу Ливенцева хитроватым взглядом и ухмыльнувшись.

На привале в деревне Надчице, напившись, умывшись и поужинав, Ливенцев спал крепко, уложив голову на чей-то вещевой мешок.

И новый день, который пришлось ему со всем полком простоять бездеятельно на берегу Стыри, был полон для него всё тем же ощущением начатого огромного дела, которое было потому только и огромным, что не его личным.

Ощущение это росло в нём и крепло по одному тому только, что бригада — не его рота, не батальон, не полк, а целая бригада — занимала линию фронта в несколько вёрст. Он видел большую реку, которой никогда не приходилось ему видеть раньше, но которая была исконно русской волынской рекой; гряду холмов, покрытых лесом; зелёные хлеба в долине, деревни; большой кусок мирной и плодотворной земли, по которой скакал когда-то с дружинами удельный князь, в железном шишаке и с «червлёным», то есть красным, щитом, скакал к её «шеломени», то есть границе, чтобы блюсти её от натиска «поганых» — кочевников, половцев и других.

   — Я как-то и где-то читал, что половцы, по крайней мере часть их поселилась на оседлую жизнь в Венгрии и что в семнадцатом веке в Будапеште умер последний потомок половецких ханов, который ещё знал половецкий язык, — сказал Ливенцев прапорщику Тригуляеву. — Так что вот с кем мы с вами, пожалуй, имеем дело в двадцатом веке: нет ли среди мадьяр за Стырью отдалённых потомков половцев?

   — Что же касается меня, — очень весело отозвался на это Тригуляев, — то я прямой потомок крушителя половцев Владимира Мономаха!.. Что? Не согласны?

   — Всё может быть, — сказал Ливенцев.

   — Я вижу сомнение на вашем лице, — сложно подмигнул Тригуляев, — но-о... вполне ручаюсь за то, что я — мономахович!

   — Вполне вам верю, — сказал Ливенцев, — только контр-адмирал Весёлкин, который теперь, говорят, очень чудит в Румынии, всё-таки гораздо удачливее вас: он называет себя сводным братцем нашего царя, и в этом никто не сомневается, представьте!

Когда на смену их бригаде явилась целая дивизия — 126-я, — а им приказано было, держась берега Стыри, идти на Икву, Ливенцев услышал от командира пятнадцатой роты, тамбовца Коншина:

   — Ну вот, начинается дёрганье: то туда иди, то сюда иди, не могли сразу поставить, куда надо!

Коншин и вид имел очень недовольный, а Ливенцеву даже и в голову не пришло пошутить над ним, хотя склонности к шуткам он не потерял; напротив, он был совершенно серьёзен, когда отозвался на это:

   — Удивляюсь, чего вы ворчите! Я никогда не имел никаких так называемых «ценных» бумаг, в частности акций, но слышал от умных людей, что если уж покупать акции, то только солидных предприятий, обеспеченных большими капиталами. Вот так и у нас с вами теперь: солидно, не какие-то там чики-брики, обдуманно!.. Не знаю, как вы, а я уж теперь, ещё до боя, когда нас с вами убьют, вполне готов сказать: если война ведётся умно, то быть убитым ничуть не досадно!

Из всего, что сказал Ливенцев, Коншин, видимо, отметил про себя только одну фразу, потому что спросил, поглядев на него тяжело-пристально:

   — А вы почему же так сказали уверенно, что нас с вами в этом бою убьют?

   — Э-э, какой вы серьёзный, уж и пошутить с вами нельзя! — сказал Ливенцев, не усмехнувшись при этом.

О том, что ночью, когда они уже стояли на Икве, был сменён Печерским Кюн, Ливенцев не знал: Шангин счёл за лучшее не говорить об этом своим ротным перед ночным делом. Но Ливенцев, как и другие, впрочем, заметил, что старик волнуется, передавая им приказ перейти мост и закрепиться на том берегу.

   — Закрепиться, — вот в чём задача, — говорил своим ротным Шангин. — Что, собственно, это значит? Как именно закрепляться?

   — Вырыть, конечно, окопы, — постарался помочь ему Ливенцев.

   — Окопы вырыть? — и покачал многодумно вправо-влево седой головой Шангин. — Легко сказать: «окопы вырыть», а где именно? В каком расстоянии от моста?.. А вдруг попадём в болото?.. И как расположить роты? Три ли роты выставить в линию, одну оставить в резерве, или две вытянуть, а две в резерв?..

   — Разве не дано точных указаний? — снова попытался уяснить дело Ливенцев.

   — В этом-то и дело, что нет! В этом и вопрос, господа!.. Мне сказано только: «Действуйте по своему усмотрению». А что я могу усмотреть в темноте? Я — не кошка, а подполковник... А к утру у меня уж всё должно быть закончено: к утру я должен донести в штаб полка, что закрепился.

   — А если австрийцы нас пулемётами встретят? — мрачно спросил корнет Закопырин.

   — В том-то и дело, что могут пулемётами встретить, — тут же согласился с ним Шангин.

   — Когда же нам приказано выступать? — спросил Коншин.

   — Сейчас надобно уж начать выступление, — ответил Шангин, и Ливенцев удивлённо сказал, пожав плечами:

   — О чём же мы говорим ещё, если сейчас? Сейчас — значит сейчас. И будем двигаться на мост.

   — «Чем на́ мост нам идти, поищем лучше броду!» — неожиданно для всех продекламировал Тригуляев, и на этом закончилось обсуждение задачи.

Через четверть часа рота Ливенцева первой подошла к мосту. Ливенцев только предупредил своих людей, чтобы шли не в ногу и как можно тише, на носочках, точно собрались «в чужое поле за горохом»; чтобы не звякали ни котелками, ни сапёрными лопатками; чтобы шли совершенно молча; чтобы не вздумал никто, пользуясь темнотой, закурить самокрутку...

И рота пошла.

Зная, что мост был жиденький, Ливенцев вёл её во взводных колоннах с интервалами, и когда вместе с первым взводом перешёл на тот берег и услышал, как вперебой били перепела в пшенице, то сам удивился удаче.

На всякий случай, первому взводу он приказал рассыпаться в цепь. Мост охранялся, конечно, и за ним таился пост от первого батальона, правда, не больше отделения, так что когда подошёл второй взвод, Ливенцев уже почувствовал себя гораздо прочнее, а когда собралась наконец вся рота, как-то само пришло в голову, что всю её нужно рассыпать, отойдя полукругом настолько, чтобы дать место другим трём ротам.

Он оказался в прикрытии батальона, он — в первой линии перед врагом, нападёт ли тот утром или теперь же ночью, — Ливенцев даже не предполагал в себе того, что одно это сознание даст ему такую чёткость мысли и уверенность не только в своих силах, но и в силах и выдержке всех без исключения своих людей.

Едва наступило утро, Гильчевский отправился из Малеванки на свой наблюдательный пункт.

Канонада уже гремела на всём десятивёрстном участке по реке Икве.

Обе дивизии располагали дивизионом тяжёлых орудий каждая, но Гильчевский оставил в своей дивизии ещё и восемь гаубиц, на что неодобрительно кивали командиры финляндских стрелков, говоря: «Конечно, своя рубашка к телу ближе!..» Несколько обижены они были и в лёгкой артиллерии: им Гильчевский дал всего тридцать восемь орудий, а в своей дивизии оставил пятьдесят шесть. Но он просто хотел уравновесить как-нибудь силы своих ополченцев с кадровиками...

Кроме того, в утро этого решительного в жизни своей дивизии дня он чувствовал себя как-то совсем неуверенно, несмотря даже и на то, что Федотов его как бы предпочёл начальнику чужой дивизии, а может быть, благодаря именно этому.

С одной стороны, он мог торжествовать над командиром корпуса, который, только что попрекнув его тем, что он держит дивизию в кулаке, вполне потом с ним согласился, усилив его целой дивизией, а с другой — велика была сила внушения, испытанного в молодые годы: «Болотистая долина Иквы — почти непроходимая преграда», — так говорилось в Академии, — значит, это знал и Федотов.

   — Непроходимая, непреодолимая, неприступная, — как там ни выразись, всё равно скверно, — говорил он Протазанову. — А «почти» — что же такое это «почти»? «Почти» может быть какого угодно веса, — смотря по обстоятельствам.