Откладывать правду на потом я уже не могу. Взглянуть в лица родителей не хватает духу, поэтому я плáчу и шепчу себе под нос:

– Я беременна… и, кажется, что-то пошло не так.

Теперь я вижу кровь, текущую по ноге. Мама ахает и хватается за перила, чтобы не упасть. Отец смотрит на меня, в замешательстве хмуря брови. Он на секунду замирает, ошарашенный услышанным, – и, кажется, даже время останавливается, – но быстро возвращается к реальности.

– Все в порядке. Поехали в больницу. – Теперь в его голосе не слышно паники – только целеустремленность настоящего врача. Отец поднимает меня на руки и несет вниз, а мама звонит соседке и просит приехать присмотреть за Беном, пока нас не будет.

Боль внутри нарастает с каждой секундой, и родители помогают мне забраться на переднее сиденье машины. По дороге в больницу я гляжу на отца. Никогда не видела его таким встревоженным и печальным. А ведь когда мы с Марко стали встречаться почти каждый день, отец предупредил, что от этого парня лучше держаться подальше. «От него будут одни проблемы, – сказал он, когда, вернувшись с работы домой, увидел, как мы целуемся на заднем дворе. И добавил: – Я не хочу, чтобы ты с ним общалась. Он принесет тебе кучу неприятностей». И мама с ним согласилась.

Я думала, они так относятся к Марко только потому, что он живет в южных районах. Я ошибалась. Не свожу с отца глаз. Он мертвой хваткой вцепился в руль и целиком сосредоточился на дороге.

– Прости меня, мне так жаль, мне так жаль, – повторяю я как заведенная, синхронно с болью, которая становится все сильнее.

Отец тяжело вздыхает.

– Я знаю.

– Ты меня ненавидишь? – Задерживаю дыхание в ожидании ответа.

– Ты меня разочаровала, Николаса, – говорит он, называя меня полным именем. Отец так делает, только когда очень сильно огорчен. И больше я не слышу от него ни слова.

– Это неважно, милая, мы все равно тебя любим. – Мама пытается меня ободрить. – Как это случилось? Когда? Где? Мы не станем поощ…

– Мария, не сейчас, – говорит отец.

Мама замолкает на полуслове, но вопросы ее, кажется, остаются витать в воздухе между нами. В больнице отец договаривается, чтобы меня приняли немедленно. Мне делают кучу анализов крови, и гинеколог, доктор Хелен Вонг, отправляет меня на УЗИ. Пытаюсь сдерживать слезы, но это бесполезно. После УЗИ я лежу в палате, а мама держит меня за руку. Мне кажется, она настолько испугана и потрясена, что просто не может сказать ни слова, поэтому все разговоры с врачами ведет отец.

Доктор Вонг назначает второе УЗИ, потом мне ставят капельницу, и папа присоединяется к маме. Теперь они сидят по обе стороны кровати, а доктор стоит рядом и читает результаты исследований.

– У тебя внематочная беременность, – говорит она и объясняет, что мне понадобится экстренная операция, потому что фаллопиева труба, как она подозревает, уже начала рваться. Мама закрывает рот рукой, по щекам у нее текут слезы. Отец еле заметно кивает, слушая доктора Вонг.

– А что будет с моим ребенком? – в ужасе спрашиваю я.

Доктор Вонг касается моего плеча.

– Ребенка сохранить никак не получится, – объясняет она.

Меня снова душат рыдания. До той секунды, пока мне не сказали, что я действительно, взаправду беременна, я еще надеялась, что никакой беременности нет. Значит, это мои негативные мысли заставили мое тело отторгнуть ребенка? Глубокая скорбь и горе охватывают меня, и я знаю, что теперь они станут жить во мне вечно.

Очередной спазм. Я хватаюсь за живот. Родители подписывают все необходимые бумаги, а я вдруг понимаю, что все это происходит на самом деле. Меня трясет.

– А я смогу в будущем иметь детей? – спрашиваю доктора Вонг. Она уже уходит, чтобы готовить операционную, но задерживается и кивает мне.

– Одна труба повреждена, но вторая в полном порядке. Сможешь зачать без особых проблем.

Капельница заканчивается, и меня собираются везти в хирургию. Я смотрю на родителей. Мне хочется многое им сказать, но я знаю, что если открою рот, то забьюсь в истерике.

Мама натянуто улыбается. Она разочарована во мне, но винить ее в этом я точно не могу.

Отец не выпускает мою руку, пока меня везут в операционную.

– Мы будем ждать тебя здесь, когда очнешься.

В операционной холодно и пахнет спертым воздухом. Меня подключают к мониторам, добавляют что-то в капельницу, и доктор Вонг говорит, что я сейчас усну. Наркоз понемногу действует, и, засыпая, я обещаю себе забыть о Марко и о нашем ребенке – ребенке, у которого не было шанса на жизнь.

Что ж, Луис Фуэнтес напомнил мне, что я по-прежнему уязвима. Но если я отключу все эмоции, можно не беспокоиться, что кто-то меня заденет или сделает мне больно. Когда этот кошмар закончится, я стану другим человеком… Никки Круз больше никогда не будет уязвимой.

ДВА ГОДА И ДВА МЕСЯЦА СПУСТЯ

Фейерфилд, Иллинойс

ЕСЛИ Б ДВЕ НЕДЕЛИ назад кто-нибудь сказал мне, что я все-таки вернусь в Иллинойс, хотя сбежал отсюда, когда мне было одиннадцать, я бы рассмеялся. За все это время я приезжал сюда лишь раз – на свадьбу старшего брата, и было это больше двух лет назад.

Теперь мне семнадцать, и я вернулся в Иллинойс насовсем.

Меня ждет последний год в школе. Во «Флэтайрон Хай», школе в Колорадо, где проучился последние три года, я знаю каждого учителя, каждого ученика и каждый квадратный сантиметр. Если бы у меня был выбор, я бы ни за что не вернулся в Фейерфилд. Но я мексиканец, а наша культура диктует верность своей семье.

Долг перед семьей и привел нас обратно в Чикаго. Тут живут Алекс с Бриттани и их маленький сын, мой племянник Пако. Вчера вечером, сразу после приезда, мы к ним заглянули. Бриттани снова беременна, и mi’amá говорит, что больше не собирается тратить время зря и хочет видеть, как растут ее внуки.

Мы стоим перед старым особняком, который когда-то тут снимали. Он двухэтажный и меньше по размеру, чем остальные дома в этом квартале. Не лачуга, в общем, но и ничего особенного. И совершенно ясно, что «Мексиканская кровь» уже не так активно проявляет себя в Фейерфилде. Дома не забрызгивают краской, других признаков банды тоже нет, и никто не разглядывает из-за занавесок проезжающие автомобили, боясь, что это может оказаться кто-нибудь из «Крови». Хотя многое может объяснить полицейская машина, припаркованная у соседнего дома.

Я знаю, почему mi’amá захотела вернуться сюда и жить в этом городе, в нашем прежнем особняке. Дело не только в том, что Фейерфилд расположен совсем близко к Эванстоуну, где живут Алекс с Бриттани. Дело в прошлом… Дело в воспоминаниях о mi papa, за которые она отчаянно старается цепляться.

Смотрю, как mi’amá вставляет ключ в замочную скважину, делает вдох и толкает дверь. Депозит и чек за первый месяц аренды она отправила, еще когда мы были в Колорадо, – боялась, что кто-нибудь уведет жилье у нас из-под носа. Я не стал ее расстраивать и не сказал, что тут не о чем беспокоиться, потому что никто не станет выстраиваться в очередь на аренду свалки, которую мы по недоразумению называем домом.

Я ошибался.

Мы стоим посреди небольшой гостиной и удивленно осматриваемся. Вместо старого рваного ковролина – гладкий паркет. Стены свежевыкрашены в ярко-белый цвет. Я понимаю, что с трудом узнаю это место.

– Луис, ты только погляди! – зовет меня mi’amá, заходя на кухню. Пробегает рукой по новенькой гранитной столешнице и кухонной утвари из нержавейки. Мама широко улыбается, а в следующую секунду взволнованно сжимает меня в объятиях. – Это начало нашей новой жизни!

Громкий стук в дверь эхом разносится по дому.

– Наверное, это Елена. Она собиралась заглянуть к нам после работы, – говорит mi’amá и бежит открывать дверь. Я уже собираюсь подняться наверх, в старую спальню, которую когда-то делил с Алексом и Карлосом, когда слышу мамин голос:

– Я могу вам чем-нибудь помочь, офицер?