Арин редко видел королеву. Когда они случайно встречались, та проходила мимо с холодным безразличием, и он отчего-то сразу вспоминал, что безоружен. Его родители считали, что постоянно носят оружие лишь варвары. Но Арин успел привыкнуть к кинжалу Кестрель. Без клинка он чувствовал себя неловко… И от этого злился еще больше.

Жители востока ходили вооруженные до зубов, предпочитая небольшие кинжалы и ножи. Арин нигде еще не видел таких крохотных арбалетов. Рошар рассказал, что они уступают западным в дальности, зато бьют точнее и заряжать их намного проще.

Любовь дакранов к миниатюрным вещам трудно было не заметить. На стенах в замке висели миниатюрные картины размером с ладонь. Желоба, куда стекала с крыши вода, украшали крохотные мозаичные изображения стрекоз. На полках в комнатах для курения стояли часы не больше наручных и фарфоровые яйца, внутри которых прятались стеклянные змейки или крохотные механические тигры, щелкающие зубами.

Однажды Арин забрел в какую-то дальнюю комнату и нашел макет замка на пьедестале. Покои внутри модели были выполнены очень подробно. Арин пожалел, что у него нет лупы. Он подцепил ногтем миниатюрный кран, повернул его, и в ванну размером с чайную чашку полилась вода. Арин почувствовал себя огромным, грубым и неуклюжим.

— Мне сообщили, что ты тут, — произнес кто-то у него за спиной. Это оказался Рошар.

Арин закрыл игрушечный кран.

— Вот здесь располагались комнаты моей сестры. — По голосу Рошара было понятно, о какой из сестер идет речь. Он уставился на макет покоев, которые с виду прекрасно подходили для маленькой принцессы. Возле кровати с балдахином стоял сундучок. Арин открыл его. Он ожидал, что Рошар потребует убрать руки, но тот лишь смотрел с любопытством, прищурив черные глаза, напоминавшие глаза стеклянных змеек в фарфоровых яйцах. Арин потянулся указательным пальцем внутрь сундучка и тут же отдернул руку На пальце выступила кровь. Казалось, в кожу только что впились чьи-то крохотные зубки.

Рошар достал сундучок из макета, вытряхнул его содержимое на свою ладонь и показал Арину. Миниатюрное оружие. Мечи размером со спичку. Кинжалы, похожие на острую металлическую стружку. Рошар сжал их в кулаке, а потом высыпал крохотные окровавленные клинки в игрушечную комнату Риши.

— Пойдем отсюда, — сказал он.

— Лучше всего отрубить голову, — размышлял Рошар, пока Арин работал веслами. Они плыли по каналу, день стоял ясный. — Что скажешь? Повесить неинтересно, ты слишком тяжелый, шея сразу сломается.

— Отрубить голову — это тоже быстрая казнь.

— Нет, если взять тупой топор.

Подобные разговоры они вели постоянно. Рошар любезно обучал Арина дакранским названиям различных видов казни, всякий раз напоминая, в чьих руках находится его жизнь. Такие беседы обычно приводили восточного принца в прекрасное расположение духа. Сейчас он удобно устроился на противоположном конце лодки, скрестив руки на груди, свесив одну ногу в воду и глядя в голубое небо. Но сегодня его безмятежность казалась Арину показной. В позе Рошара чувствовалось какое-то напряжение.

Принц перевел взгляд на город. Неожиданно что-то привлекло внимание Рошара, отчего он переменился в лице. Все притворное веселье исчезло, оставив лишь неприкрытую ярость, такую же, с какой он сжал игрушечные кинжалы Риши. Арин повернул голову в ту же сторону.

По берегу канала бродила женщина. На ней были зауженные штаны, какие чаще всего носили кочевники с восточной равнины. Она прижимала к груди синий сверток — обычно дакраны так носили детей. Вот только лица у малыша не было, как и рук. Всего лишь синяя тряпка. Женщина ласково погладила пустой сверток. Арин замер. Вода забурлила вокруг застывшего весла.

Порой Арин почти готов был понять поступок Кестрель. Даже сейчас, сидя в лодке, медленно дрейфующей по восточному каналу, он помнил, с какой тоской Кестрель всегда говорила об отце. Словно скучала по родному дому. В такие мгновения, особенно в те месяцы, когда он еще был рабом, Арину хотелось как следует встряхнуть ее. Он хотел, чтобы дочь генерала открыла глаза и увидела, что ее отец — чудовище. Кестрель должна была осознать: она совершает ошибку, ей не нужна любовь такого человека. Генерал лишь запятнает ее пролитой кровью. Как же она не понимает? Когда-то Арин ненавидел Кестрель за это.

Потом он начал понимать: Арин вел себя не лучше. Он тоже хотел того, чего желать не должен. Он тоже чувствовал, как сердце делает выбор вопреки всему. «Неправильно. Нельзя. Не моя. Никогда», — повторял себе Арин, но тоска никуда не уходила.

Теперь, думая о роли Кестрель в завоевании восточной равнины, он понимал: это было вполне предсказуемо. Порой Арин проклинал дочь генерала за то, как та пресмыкается перед императором, как играет в войну, будто это партия в карты. Но ведь он знал ее мотивы: Кестрель делала все ради отца.

Иногда Арин почти понимал ее. Особенно перед сном, когда разум успокаивался и переставал следить, какие мысли его посещают. Но сейчас он не спал и наблюдал, как женщина с остекленевшим взглядом сжимала в руках пустой сверток и гладила синюю тряпку. Арин почувствовал, что тот поступок Кестрель понять не сможет.

Жаль, что Кестрель не увидит того, что видел он. Больше всего Арину хотелось, чтобы она заплатила за содеянное.

Весна заставила мир раскрыться. Тугие бутоны распустились, и наружу вырвалось многообразие красок.

Кестрель никуда не выходила, но это ее не спасало. Мысли, похоже, не меньше растений подчинялись смене времен года, пробиваясь к свету, как упрямые ростки. Какие это были мысли? Что за семена копила Кестрель в себе, пряча от всех и мучаясь чувством вины?

Некоторые воспоминания хотелось рассматривать, подносить к свету, а другие — поскорее бросить, будто обжегшись. Из них вырастали огненные цветы, горевшие от корней до кончиков лепестков, а вокруг чернела трава. Кестрель старалась избегать таких мыслей, но получалось не всегда. Иногда она, наоборот, растворялась в них. И лгала, все время лгала себе.

Кестрель вспоминала фортепиано, оставленное в Гэрране, — дорогой сердцу инструмент, на котором она играла в детстве и который принадлежал ее матери. Хотя у дворцового фортепиано было глубокое, мощное звучание, Кестрель все равно тосковала по старому инструменту. Иногда ей казалось, что пальцы чувствуют его прохладные клавиши.

То фортепиано осталось в поместье Арина. Она хорошо знала этот особняк, бывший ее тюрьмой и ставший почти настоящим домом. Но не лгала ли она себе? Ведь существовало в этом доме место, которое дочь генерала ни разу не видела, верно?

Вот она, правда. Вот он, огненный цветок. Кестрель никогда не ходила в покои Арина. Да, она видела его детские комнаты и однажды даже побывала там вместе с хозяином. Но жил он уже не там. Арин спал, проводил свободное время, мылся, одевался, читал, смотрел из окна в других покоях, которых Кестрель никогда не видела.

Арин жил по другую сторону садика на крыше, в который можно было попасть из ее комнат. Кестрель снова представила, как сжимает в руках ключ, который он отдал. Поворачивает его в замке. Открывает дверь. Что она увидит? Может, в коридоре, что ведет из сада в комнаты, полы выложены плиткой. Во мраке кафель блестит, будто чешуя чудовища из сказки. Кестрель представила, что сейчас ночь. Дом погружен в густую темноту.

Арин не стал бы зажигать много светильников, особенно в пустых комнатах. Это Кестрель привыкла зря тратить масло. Нет, Арин зажег бы всего одну лампу и прикрутил бы фитилек, чтобы огонь был поменьше. Жизнь научила беречь то немногое, что у него осталось. Кестрель пошла бы на свет этого маленького огонька. Где свет — там и Арин.

Иногда он оказывался в спальне. Но у нее не всегда хватало смелости вообразить себе подобное. Сердце болезненно сжималось. Поэтому она занимала себя другими фантазиями. Вот Арин сидит в кресле в гостиной или на корточках у камина, подбрасывая щепки в огонь.