Заканчивалось все одинаково. Кестрель представляла, как Арин, увидев ее, откладывает предметы в сторону: то растопку, то книжку. Он смотрел на нее с удивлением. Не ожидал, что Кестрель придет. Потом он всегда поднимался и подходил к ней.

В ту ночь в столичной таверне Арин честно выиграл возможность узнать правду. И на этот раз он бы воспользовался этой возможностью, потребовал все объяснить. А Кестрель сдержала бы слово. Правда, будто песня, готова была слететь с губ, рвалась из горла, из легких. Но Кестрель от страха не могла произнести ни слова. Однако Арин ждал, желая услышать правду.

Вот оно, то самое мгновение. Все всегда заканчивалось здесь: Кестрель привставала на цыпочки, касалась его губ, и правда превращалась в песню.

Молчание Джесс стало невыносимым. Слишком много писем ушло без ответа. Слишком часто Кестрель пыталась застать подругу дома. Принуждать ее отчаянно не хотелось… Но в конце концов пришлось. Кестрель отправила уведомительную грамоту с государственной печатью и указала день и час, в который прибудет в дом Джесс для личной встречи.

И подруга наконец вышла к ней. Слуга проводил Кестрель в гостиную. Джесс сидела на диване, обитом тканью с вышивкой. В очаге ярко горел огонь, хотя день выдался теплым. Кестрель остановилась в нерешительности, теребя ленточку кошелька на запястье. Ее подруга как будто еще больше похудела, волосы потускнели. Она не смотрела Кестрель в глаза. Вместо этого ее взгляд остановился выше — на золотой полоске на лбу.

Джесс отвернулась.

— Что тебе нужно?

Кестрель было дурно от тревоги еще в карете, а теперь стало еще хуже. Внутренности будто связались в тугой узел.

— Хотела увидеть тебя.

— Что ж, ты приказала — я здесь. Ты меня увидела. Можешь уходить.

— Джесс. — Кестрель едва могла говорить. — Я скучаю.

Джесс поскребла пальцем вышитую подушку, на которой была изображена юная воительница на лисьей охоте. Ниточка зацепилась за ноготь, вытянулась некрасивой петлей.

— Это из-за ожерелья? — спросила Кестрель. Слишком легко и бездушно она раздавила и растерла в пыль стеклянные лепестки. Но теперь почти надеялась, что именно сломанный подарок встал между ними.

— Ожерелье, — безучастно повторила Джесс.

— Я не знала, что оно так много для тебя значит. Я…

— Да я рада, что оно разбилось!

Подруга вскочила на ноги и сделала шаг к столику, на котором стоял хрустальный поднос с графином и небольшой пузырек с мутной коричневатой жидкостью. Джесс налила воды в стакан, немного расплескав ее, и добавила несколько капель из флакончика. Она выпила все большими глотками. Ее глаза яростно сверкали. Отец Кестрель узнал бы этот враждебный взгляд. Но генерал не увидел бы в глазах Джесс непролитых слез. Или сделал бы вид, что не заметил. Кестрель почувствовала, что тоже готова заплакать.

— Скажи мне, что я сделала!

— Ты знаешь. Это ты у нас умная, а я ничего не знаю. Маленькая наивная дурочка, которой за тобой не поспеть. Может, сама признаешься? Давай, скажи, что я слишком медленно соображаю. Смешно, правда? Я пришла усталая и уснула в твоей постели. О, я сбилась с ног, пока искала тебя на этом дурацком балу, а ты даже ни разу со мной не поговорила. Я пряталась в толпе, пила лимонную воду, чтобы хоть как-то отвлечься. А потом пришел твой раб — грязный, отвратительный, в обносках. Вот только он весь сверкал. — Голос Джесс стал ниже, задрожав от ярости. — Все губы в позолоте, а рубашка в блестках. Может, объяснишь мне, как так вышло, Кестрель? Я слишком глупая, мне не понять.

Кестрель побледнела. Ее лицо как будто окоченело.

— Я не задумалась о том, почему у него так блестят губы, — продолжила Джесс. — Словно присыпанные золотой пудрой. Вот странно! Но мне не хотелось на него смотреть. Я не могла на него смотреть! И я отвернулась. Потом я легла спать. Ты разбудила меня и сказала про ожерелье. А я такая глупая! Представь себе, только утром, оставшись одна в спальне, я вдруг поняла, как легко все объясняется! — Слезы дрожали на ресницах Джесс. — Так что, может, объяснишь все сама, Кестрель? Скажешь мне правду?!

Кестрель раньше не знала, что правда может показаться настолько разной с разных точек зрения. Как монета — для кого-то драгоценная, для кого-то уродливая. Кестрель стояла посреди гостиной и не могла произнести ни слова, пойманная в ловушку собственного молчания. Оно ответило за нее.

Джесс заплакала, не сдерживая больше слез.

— Он все у меня отнял.

Кестрель сделала шаг к подруге, но та вскинула руки, словно защищаясь. Кестрель замерла.

— Джесс, — произнесла она тихо, — это неправда.

— Да, конечно! Он забрал у меня дом.

— Не для себя. Император заключил с Гэрраном договор и вернул все дома гэррани.

— А кто подписал договор?

— Этот дом на самом деле тебе не принадлежал.

— Ты сама-то слышишь, что говоришь? Мы захватили полуостров. Он был наш. Таковы правила!

— А кто их придумал, Джесс? Кто сказал, что так правильно?

Джесс недобро прищурилась, будто вглядываясь во что-то вдали.

— Это из-за него ты изменилась.

— Нет, неправда.

— Мы дружили десять лет. Думаешь, я не вижу, когда ты врешь?

— Никто не заставил бы меня измениться.

— Но все же это произошло.

Кестрель промолчала.

— Он отнял у меня Ронана, — продолжила Джесс. — Ты знаешь, что мой брат пошел в отряд разведчиков?

Нет. Кестрель знала только, что он записался в армию. Отряды разведки считались элитой войска. Их отправляли на самые опасные задания. Страх сверкающим осколком вонзился в сердце Кестрель.

— Ронан сам принял решение, — ответила она наконец. — Никто не заставлял его идти в армию.

— Никто? — повторила Джесс хриплым от ярости голосом.

— Я уговаривала его, как могла, — сказала Кестрель. — Умоляла этого не делать.

— Какая разница? Ронан все знал. Я готова поспорить на что угодно. Ему известно то же, что и мне. Мерзкий раб отнял тебя у нас. Мой подарок тебе блестел на его одежде. Позолота с твоего лба осталась на его губах. Все вышло так, как ты хотела. Ведь только этого ты и добивалась, даже тогда, когда я лежала полумертвая на полу в губернаторском особняке. И даже раньше — когда я выбирала тебе платье, когда просила стать моей сестрой. А ты хотела только раба.

Кестрель потупила взгляд и уставилась на подушку с юной охотницей.

— Скажи, что это не так, — бросила Джесс.

Если потянуть за ниточку, вышитое лицо валорианской воительницы исчезнет, а за ней сотрется и весь силуэт.

— Скажи!

— Не могу, — печально отозвалась дочь генерала.

— Тогда уходи.

Но Кестрель была не в состоянии пошевелиться.

— Уходи. Я больше не хочу тебя видеть.

Кестрель села за фортепиано в холодной и пустой музыкальной комнате. Перед ней раскинулся безупречный ряд ровных клавиш.

Джесс все знает.

Кестрель взяла аккорд одной рукой, изо всех сил надавив пальцами на клавиши. И вот опять это странное, неприятное эхо: ей все время казалось, будто музыка возвращается послушать саму себя. Кестрель сняла руку с клавиатуры. Ее тело словно заледенело, суставы утратили подвижность. Раньше Кестрель могла просто отрешиться от всего и не обращать внимания на эхо. Прежде она с головой уходила в музыку. Но сейчас ее охватило совершенно незнакомое чувство — играть совсем не хотелось.

Она встала из-за фортепиано и окинула комнату взглядом. Как же улучшить акустику? Повесить гобелены? Кестрель решила сосредоточиться пока на этой задаче. Что угодно, лишь бы не думать о Джесс, которая совсем ее не понимает.

Кестрель осматривала полки, размышляя, можно ли поставить побольше книг, и вдруг заметила одну деталь. У одной из верхних полок, встроенных в стену, вместо деревянного задника была расписанная ширма с реалистичными древесными узорами.

Кестрель подошла ближе, поднялась на цыпочки, отодвинула стоявший на полке барометр и постучала по ширме. Раздалось эхо — за стеной находилось помещение. Из-за разрисованной ширмы кто-то мог следить за тем, что Кестрель делает, слушать ее игру, все ее разговоры здесь. В бывшей комнате Верекса, которую император отдал ей. Правитель Валории определенно любил такие игры.