У Арина отобрали кинжал Кестрель. При виде валорианского клинка дакраны посуровели. Одна женщина задала ему вопрос.

— Да вы посмотрите на меня, — сказал Арин. — Какой же я валорианец?

Не могут же они не видеть, что у него темные волосы и серые глаза! Всем известно, что гэррани десять лет находились в рабстве у их врагов. Но дакраны поняли только последнее слово. Повисшее в воздухе напряжение лишь усилилось.

— Прошу вас, — добавил тогда Арин. — Мне нужно поговорить с вашей королевой.

На этот раз его все-таки поняли. Но внезапно все накинулись на Арина, заломили ему руки, связали запястья и увели.

Оказавшись в темнице, Арин провел рукой перед глазами, заслоняя прямоугольник неба в окне. Закрыл, открыл, снова закрыл, потом окончательно убрал руку. Стены в комнате, где проходили в детстве занятия Арина, были небесно-голубого цвета. Он вспомнил, как отец иногда приходил к нему на логику, отпускал учителя и продолжал урок сам.

Приятное воспоминание ненадолго развлекло губернатора Гэррана. А когда оно ускользнуло, Арин понял, что ему страшно. Чужестранец, вооруженный валорианским кинжалом и требующий встречи с королевой? Как же глупо! Впрочем, Арину хватило ума, чтобы понять, что ждет его, когда дверь темницы откроется.

Арин потер выпуклый шрам на щеке. К боли он привык. Благодаря валорианцам он прекрасно знал, как легко может подвести собственное слабое тело. Когда Арин еще был рабом в каменоломне, Плут пытался научить его этой простой истине. Так будет лучше для него же, настаивал старший товарищ. Арин должен научиться терпеть боль. Поэтому Плут порезал ему руку острым камешком. Арин вскрикнул при виде крови и начал вырываться.

— Не надо! — попросил он. — Пожалуйста.

— Ладно, ладно, — вздохнул Плут и отпустил его. — Мне тоже это неприятно. Что тут скажешь? Я слишком тебя люблю.

И Арин, бывший тогда двенадцатилетним мальчишкой, покраснел от стыда и благодарности.

Теперь Арину оставалось лишь ждать, чем закончится его пребывание в темнице с крохотным окошком. Перспективы в основном были мрачные. Он не знал, сможет ли вынести пытку.

Арин вспомнил, как изложил свой план Тенсену. Отправиться на восток. Заручиться поддержкой королевы. Все просто. В то мгновение его голос звучал почти беспечно. На самом деле Арину очень хотелось уехать. Он в отчаянии спешил покинуть столицу, сбежать от Кестрель.

Как теперь доверять собственной интуиции, когда он в который уже раз совершает такую серьезную ошибку? Арин должен был понять, что отправиться на восток — не лучшая идея. Он поклялся себе, что теперь станет сомневаться во всем, как бы ни хотелось во что-то поверить.

В коридоре раздались шаги. Кто-то приближался к двери камеры, и не один.

«Логика — это игра, — вспомнил Арин слова отца. — Посмотрим, умеешь ли ты в нее играть».

Окно в темнице. Любой узник будет невольно тянуться к нему, как мотылек к огоньку. Арин не был исключением. И тот, кто сейчас войдет, думает, что застанет пленника возле окна.

Арин отошел в сторону. Когда дверь открылась, Арин набросился на входящего: ударил его, обхватил оглушенного человека за горло и прижал к себе. Стражник что-то закричал на своем языке.

— Отпусти меня, — потребовал Арин, хотя именно он сейчас крепко держал заложника. — Помоги мне выбраться.

Дакран начал хрипеть. Он царапал руки Арина, попытался вцепиться в лицо. Потом снова что-то крикнул, и только тогда Арин вспомнил, что стражник пришел не один. И сейчас его сообщник стоял в дверном проеме.

Наверное, стражник, которого он душил, умолял своего товарища о помощи. Но второй дакран даже не пошевелился. Арин всмотрелся в его силуэт, пытаясь понять, почему тот не спешит лезть в драку и не пытается успокоить опасного узника.

Наконец молчаливый дакран сделал шаг вперед. Свет упал на его лицо, и Арин невольно сильнее сжал руку, которой обхватил горло стражника.

Лицо человека, стоявшего в дверях, напоминало череп. У него не хватало кончика носа, и ноздри были неестественно широкими. На верхней губе красовался шрам — вероятно, ее задели ножом, когда отрезали нос. На месте ушей остались лишь дырки.

— Ты, — сказал дакран Арину по-гэррански, — я тебя помню.

Они встретились за день до того, как Кестрель купила Арина. Раб с востока, который пытался сбежать. «Император за все ответит», — пообещал он тогда Арину.

— Я вижу, жизнь и на тебе оставила след, — сказал дакран, по-прежнему стоя в дверях. — Но со мной тебе пока не сравниться.

— Кто ты?

— Твой переводчик. Может, отпустишь его? — Он кивнул в сторону стражника, который уже потерял сознание.

— И что сделают со мной, если я его отпущу?

— Не могу сказать, но если не послушаешь — точно ничего хорошего. Ну-ну, парень. Думаешь, королева прислала бы к тебе переводчика, если бы собиралась убить?

Арин выпустил стражника, и тот повалился на пол.

— Вот и молодец, — похвалил изуродованный и поднял руку.

Арин подумал, что он хочет коснуться шрама или приложить ладонь к его щеке, как делали гэррани в знак приветствия. Вообще-то, такой жест допускался только между близкими людьми, но Арин решил, что не станет пока возражать.

На пальце у дакрана было крупное кольцо, и оказалось, что тянулся он вовсе не к лицу, а к шее. Кольцо укололо Арина. Маленькая иголочка проникла под кожу и впрыснула что-то в кровь. Тело вдруг стало тяжелым, как свинец. Темнота подкралась к Арину, широко раскрыла пасть и проглотила его целиком.

Кто-то плакал. Слезы падали Арину на лоб, на губы и ресницы.

«Не плачь», — попытался произнести он.

— Пожалуйста, выслушай, — сказал кто-то.

Конечно, он выслушает. Как можно отказать? Арин попытался ответить, но из горла вырвался лишь воздух. Он вдруг подумал о листьях и вспомнил, как был наказан бог музыки. Его обратили в дерево на целый цикл: сто лет молчания. Арин почувствовал, как его кожа превращается в кору. Потянулись ввысь тонкие ростки, распустились листья. Зелень набилась Арину в рот. Ветер покачивал ветви.

Арин открыл глаза, и в них тут же попала вода. Он сморгнул и понял, что над ним никто не плакал. Шел дождь. Связанный по рукам и ногам, Арин лежал на спине в узенькой, похожей на каноэ лодке, которая медленно плыла по воде.

Дождь закончился. Над Арином закружилась стрекоза с огромными, как у птицы, крыльями. Небо успело расчиститься, и на голубом фоне стрекоза сверкала алым пятном. Арин попытался разорвать путы.

Лодка качнулась, и над ним склонился спутник. В дневном свете изуродованное лицо дакрана казалось еще более пугающим. Посмотрев на Арина, он щелкнул языком.

— А тебе, мой маленький наивный гэррани, не приходило в голову, что, хоть королева и прислала переводчика, разговор будет не из приятных? Ты слишком доверчив.

Он открыл крохотную крышку на кольце и прикоснулся к Арину. Страшный череп, синее небо и красная стрекоза — все погрузилось во тьму и исчезло.

Император был в бешенстве. Свою ярость он выражал разными способами.

Гэрранскому министру земледелия, который принес весть о гибели урожая хлебного ореха, император отправил персональное приглашение на пьесу о завоевании Гэррана. Тенсену пришлось сидеть в первом ряду, а во время сцены убийства гэрранской королевской семьи его забрызгали кровью животных.

Придворные пытались смягчить гнев императора лестью, но это лишь разозлило его еще больше, и последствия оказались катастрофическими. Многие вельможи получили известие, что их сыновья и дочери внезапно «решили» пойти в армию и отправились воевать на восток.

— Просто не попадайся ему на глаза, — посоветовал Верекс Кестрель.

— Но никто не виноват, что орехотворка съела урожай. Я здесь ни при чем.

— У него сейчас все виноваты.

Однако в отношении будущей невестки император проявлял неизменную доброту и заботу — вплоть до того момента, как объявил Кестрель, что она должна присутствовать на военном параде в конце недели.