— Что это такое, господин епископ? — Катарина внюхивается в аромат, источаемый мазью. Он не то чтобы неприятный, но слишком уж резкий. Снадобье пахнет травами и специями, и этот запах заполняет собою всю спальню.
Лоренц уже нанёс мазь на её лодыжки и стопы, осторожно их размяв и наложив сверху простенькую бинтовую повязку в пару слоёв. Ноги сестры целы — широкие джинсы спасли их и от насекомых, и от заноз. Пара поперечных синюшных вмятин на животе, да уцелевшая под защитой плотного пуш-ап бюстгальтера грудь не требуют особого внимания, в отличие от поясницы и спины: вся она — и лопатки, и бока, и линия позвоночника включая шею — одна сплошная ссадина.
— Постарайся поспать на животе, — Лоренц укладывает сестру лицом вниз, утыкая её носом в зазор меж двух пышных подушек, и тщательно сдабривает спину своей мазью. — А это снадобье мне из Конго привозят, по старой дружбе. Сразу после семинарии я окончил курсы оказания первой медицинской помощи и вместе с католической миссией отправился в Африку. Мы работали в лагерях беженцев под патронажем ООН. Тогда там бушевала гражданская война — миротворцы в конфликт не вмешивались, они лишь доставляли в пострадавшие районы воду, продукты и медикаменты, оставляя нас, волонтёров, наедине с местными и их проблемами.
— Да? — Катарина впервые слышит, что епископ, оказывается, служил ещё где-то кроме Баварии. — И каково там было? В Африке?
— Всё, как обычно, — от спины Лоренц переходит к рукам сестрицы: те пострадали сильнее всего, от плечей до кончиков пальцев они усеяны следами укусов, мелкими царапинами, а запястья украшают тёмно-лиловые обручи гематом. — Местные кланы воевали за контроль над месторождениями кобальта, истребляя друг друга целыми деревнями. Днём мы раздавали детям иммуноподдерживающие препараты да штопали огнестрельные раны, с переменным успехом — раненых в медчасть при лагере привозили на мотоцикле с прицепом, мёртвых увозили на нём же. А вечерами мы доносили до тех, кто ещё был способен слушать, слово Божие. Это было недалеко от Кинкалы, а сейчас тамошний епископ, преподобный Луис Мбуйю, приезжает в Европу раз в год, на международные епископальные симпозиумы, и непременно привозит мне свои африканские сувенирчики. Вроде этого, — он с шумом вдыхает запах мази, поднося тюбик к самому носу. — Ну всё, теперь постарайся уснуть и не ворочаться. Завтра станет легче.
— Господин епископ, — сестра хотела бы сказать “спасибо”, но почему-то не может выдавить из себя это слово. Вместо него она задаёт вопрос: — А зачем Вы туда поехали? В Конго? Людям помогать?
— Хм, да брось ты, — Лоренц вытирает пальцы салфеткой и тянется к выключателю. — Полгода медицинских курсов, потом ещё полгода подготовки — одних прививок перед отправкой понадобилось более двадцати. Ещё год в жаре и грязи, в компании истовых альтруистов с напрочь отбитым инстинктом самосохранения да комаров, что размером с птеродактиля. Зато по возвращению на Родину карьера моя стремительно пошла в гору — уж что-что, а волонтёров-самоотреченцев да международных миссионеров в архиепархии всегда любили. — Лоренц замолкает, предавшись внезапно нахлынувшим воспоминаниям. — Спокойной ночи.
Щёлкает выключатель, свет гаснет, и дверь за епископом закрывается.
========== 23. Крещение ==========
Катарина просыпается от того, что не чувствует своего тела — она поспала бы ещё, но лежать и дальше на животе, уткнувшись носом в зазор между подушками, не получается. Шторы на окнах не задёрнуты, и комната залита солнцем — да который же час? Едва перевернувшись на бок, сестра издаёт протяжный стон: часы на стене показывают одиннадцать! И всю ночь она проспала, не меняя положения? Это как же, должно быть, она устала, раз забылась столь крепким сном? Теперь понятно, почему и ноги, и руки кажутся ватными, а шея побаливает… А что же ранения? Присев на голые ягодицы, сестра оглядывает себя: сперва конечности, затем живот. А ведь Лоренц не обманул: конголезская мазь и впрямь работает. Самые мелкие царапины уже почти затянулись, а те, что поглубже, стали незаметнее. Ссадины покрылись коркой — верный признак заживления, а синяки на запястьях как будто посветлели. Интересно, из чего делают это снадобье? Но вспомнив про комаров, что размером с птеродактиля, Катарина от собственной любознательности открещивается: нет, уже не интересно.
Тщательно обмывшись, она спускается на кухню. На столе её ждёт тарелка фруктов, парочка круассанов с сыром и чайный пакетик. Видимо, питьё она должна приготовить себе сама. Неспешно позавтракав, она отправляется на разведку. Резиденция огромна, но число помещений в ней невелико — большую часть пространства занимает само пространство. Гостиная с высоченным сводом в качестве потолка почти нефункциональна: мебели в ней по минимуму, свет через цветные витражи почти не проникает. Да, в ней можно было бы танцевать вальс… но не более. Кухня, совмещённая со столовой — пожалуй, самое обжитое место в доме. Сразу видно: здесь хозяйничают. И прислуга, что приходит готовить, и хозяин, что именно тут хранит свои запасы спиртного. Все жилые комнаты находятся на втором этаже. Дверь в спальню Лоренца закрыта, так же как и дверь в его кабинет. Эти две комнаты Катарина вычислила по вытоптанному красному ковру у их порогов — у всех остальных дверей вдоль по коридору ковёр почти не тронут. Сразу видно: здесь не часто бывают гости. На этаже несколько ванных комнат — даже странно: зачем было оборудовать их отдельно от спален? Скорее всего, дом проектировался очень давно — во времена, когда представления о комфорте и бытовых удобствах у людей были иными. Изучив резиденцию, Катарина возвращается вниз. Епископа дома нет, позвонить ему она не сможет — червивый мобильник остался в машине, и без особой надежды она дёргает за ручку входной двери. Заперто.
Не сильно переживая, она просидела у окна, не ведя счёта времени, пока солнце не стало ниже, а тени — длиннее. Ворота попискивают и открываются, и на территорию заезжает чёрный ауди. Ожидая увидеть Лео, она сильно удивляется: за рулём сам Лоренц. Лео появляется следом: он пригнал на стоянку её мерседес, поблёскивающий на предвечернем солнце не только идеальной чернотой капота, но и новенькими дисками.
— Сторожишь под дверью? Молодец… — Зайдя в прохладу, Лоренц беззлобно улыбается. На нём мягкие брюки и такая же мягкая тёмно-синяя рубаха, обнажающая тонкие, почти лишённые рельефа предплечья. Он вообще любит всё мягкое, как Катарина уже успела заметить, и остаётся загадкой, как при такой любви к мягкому он умудрился запасть на неё. — Как себя чувствуешь? Ничего не болит? Погода чудесная. Проехаться, свежим воздухом подышать не желаешь?
Лоренц протягивает ей пакет, который принёс собой. Судя по фирменному принту — внутри одежда. И правда — Катарина в гостях, и из пригодного у неё только халат, да и тот — не её… Оставив череду вопросов без ответа, она принимает подарок и уже шагает вверх по лестнице — готовиться к вечернему рандеву.
***
Дорога занимает более часа, хотя Лоренц и мчит по автобану со скоростью выше ста километров в час, предпочтя, как обычно, заплатить, чем петлять просёлочными дорогами. Наблюдая за ним, Катарина догадывается — он не гонит, а напротив — сдерживает себя. Наверное, чтобы её не пугать? Что ж, мило… Значит, Лоренц любит водить, и судя по тому, как лихо он перестраивается из ряда в ряд — водит он неплохо. Она не спрашивает, куда они едут — понятно, что путь не близкий, и пускай пункт назначения станет для неё сюрпризом. Воспользовавшись предоставленной свободой, Катарина задирает белые ноги в лёгких босоножках, уперевшись коленями в приборную панель. Кроме новенькой летней обувки Лоренц купил для неё платье — какое-то совсем уж девчачье, в таких Гвен Стефани ещё на заре своей карьеры отжигала. Цвет — красный в белую полоску, декольте не глубокое, а вот длина — почти как у форменных юбок теннисисток. Платье держится на бретелях, оголяя не только ноги, но и руки, а под ним лишь трусики. Сестра благодарна епископу за то, что в этот раз он не одарил её кружевными бюстгальтерами — с расцарапанной спиной только тугих резинок да застёжек поперёк неё и не хватало. Материя платья плотная, но мягкая — это трикотаж, и сквозь податливое полотно, свободно струящееся по измождённому телу, соски проглядывают рельефно, но не по́шло. Машина мчится вперёд, в салоне играет Дженис Джоплин, которую, однако, почти не слышно — звук на магнитоле установлен на минимальной отметке. И водитель, и пассажирка молчат. Возможно, им просто не хочется пока говорить, а может быть, от слов их отвлекает вид, простирающийся за стеклом. Дорога несёт машину в закат, и мир вокруг окрашивается розовым и тёмно-синим. Когда они съезжают к шоссе, розового уже почти не осталось — но на пороге лета сумерки длинны, и можно сказать, что вокруг ещё светло. Подрулив к самому берегу, Лоренц наконец тормозит. Машина застыла в десятке метров от невысокого обрыва, и прямо перед путниками тёмное вечернее небо сливается с тёмной гладью озера Аммерзее.
