— Спасибо, — Шнай прижимает к себе друга. Надышаться им не может. — Пауль, если это когда-нибудь всё же случится, и вдруг, ну вдруг, у меня появится жена, и у нас родится сын, знай: я назову его в честь тебя.

— Ну уж нет, — Ландерс изящно отстраняется, поправляя пиджак — не помялся бы. — Я буду ревновать, но ты об этом не узнаешь. Так что прошу лишь об одном: пусть единственными Паулями в твоей жизни останемся мы со святым Апостолом.

Проводив друга, Шнайдер открывает компьютер. Каждый день он с нетерпением проверяет свою электронную почту: нет ли ответа из епископата, архиепархии, аппарата кардинала, Ватикана — да хоть откуда-нибудь? Пока тишина. Разочарованно хлопнув крышкой лэптопа, Кристоф опускается на колени. Ни образов, ни распятия рядом нет, и всё же он молится — в клинике ему это запрещали, объясняя воздержание от религиозных практик частью терапии и замещая привычный ритуал беседами с психологом, вот у него и сложился комплекс должника. Он задолжал Господу слишком много молитв.

В это время отец Пауль, не открыв ещё для прихожан дверей своей церкви, опускается на колени у алтаря. Перед каждой службой он молится о своём — и молитву он даже выдумал свою собственную. Он молится о том, чтобы никакая ересь никогда не сразила его приход. И пока Господь на его стороне.

***

Господин Райнхард Маркс уже давно покинул Баварию. Должно быть, обставляет сейчас свои новые апартаменты в Ватикане — Лоренц так и видит его за этим занятием: командующим грузчиками, прикидывающим, куда бы заткнуть очередной антикварный гарнитур, шатающимся в своём золотистом одеянии из угла в угол в комнатах, где выражение “мерить пространство шагами” обретает иной смысл — ведь счёт их, шагов, идёт на десятки, сотни… Бывшего ординария архиепархии Мюнхена и Фрайзинга пресса нe щадила: частенько обвиняли его в чрезмерных затратах на содержание собственных резиденций, за чересчур дорогие автомобили и неоправданно раздутый штат охранников, за неуместные траты на зарубежные поездки и страсть к богатым интерьерам. А ещё за дурной вкус: дворец Хольнштайн, болотисто-серый, блёклый, служащий архиепископам резиденцией уже почти три сотни лет, за последние годы принял в себя столько кричаще роскошной мебели, что прознай об этом всё те же журналисты, без скандала бы не обошлось. Проводя пальцем по полированному деревянному подлокотнику глубокого кресла, Лоренц фыркает: нужно будет избавиться от всей этой безвкусицы, да и не по образу она ему. Обставлять особняк, возведённый в стиле сдержанного баварского рококо, сверкающим золотом и дорогими обивочными тканями барочным убранством мог только глупец. В глубине души Лоренц всегда считал предшественника недалёким зазнайкой. Но он умеет быть благодарным: в конце концов, именно благодаря Марксу он, Кристиан Лоренц, сейчас здесь, в сердце старого Мюнхена, в этих хоромах, в украшенной алым сутане. Он уже принял себя как ординария родной баварской архиепaрхии, но вот то, что благодаря необычной позиции своего предшественника ему посчастливилось перепрыгнуть сразу через две ступеньки иерархической лестницы, до сих пор не укладывается у него в голове. Кардинал Кристиан Лоренц — кардинал земель немецких. Кардинал Германии. Уже кардинал. Скоро ему пятьдесят три — что дальше?

Нет-нет, да и взгрустнётся. Вспоминается Аугсбург, родная резиденция, по сравнению с Хольнштайном кажущаяся совсем крохотной и провинциальной. Мюнхен — центр мира — теперь за его окном. И пусть там вечно шумно, пусть машины сигналят, а выхлопные трубы делают воздух невкусным, всё же Лоренц любит приоткрыть окошко и осмотреть то, что за ним — тесную улочку, суетливую, многолюдную, не избалованную частыми визитами солнца. Здесь обитали десятки его предшественников, их ду́хи всё ещё парят под потолком, молчаливо взирая на очередного наместника кардинальского престола. Завидуют ему или же сочувствуют. Лоренц не может их не ощущать — в таких местах даже воздух живой, даже стены. Теперь и он — часть истории. Он навсегда вошёл в неё ещё при жизни и не собирается ставить точку. Не собирается становиться “одним из” — он должен превзойти их всех.

Прежде чем занавесить окна и преступить к разоблачению, он делает звонок секретарю. Господин Лоренц тщательно блюдёт свой имидж и сегодня он решил дать указание вывезти из резиденции всю мебель, оставшуюся от предыдущего жильца. Все знают, что новый кардинал ездит на чёрном ауди всего с одним охранником, не боится открыто выходить к людям, активно общается с паствой. И не пристало ему жить в хоромах, больше напоминающих покои Фридриха Первого. Пусть увезут это всё и подарят какому-нибудь дому престарелых, а резиденцию обставят ширпотребом из Икеи. Нет, лучше образцами мастерства современных баварских мебельщиков — потрясающий имиджевый ход! Лоренц довольно жмурится, снимает очки и кладёт их на стол. Тянется пальцами к верхней пуговке сутаны. Ближайшие пару минут ему придётся попотеть: разоблачение — процесс не из лёгких. Алые одежды ему совсем не идут — они оттеняют белые щёки неприличным розовым, а светлые волосы делают какими-то прозрачными — и он носит чёрное, обозначая свою принадлежность к высокому сану через алую кайму, кушак и пилеолус. И золотой крест с рубинами — в ансамбль к любимому перстню.

Вернувшись из Словении, кардинал взял выходной. Оказывается, чем выше сан, тем больше свободного времени. Должно быть, Папа там, в Ватикане, целыми днями только и делает, что прохлаждается. Как знать — возможно, когда-нибудь Лоренц убедится в этом лично. Но не сейчас. Разоблачившись, он остаётся в исподнем и нехотя оглядывает свои сухие конечности. Годы не делают его краше, но кому какое дело — единственного человека, перед которым он испытывал некое подобие смущения, в его жизни больше нет. Довольная ухмылка слетает с обветренных губ — стоит ему вспомнить о зазнобе, так всегда происходит. Когда-то она, сама того не зная, украла его покой, а теперь крадёт его радость. Отравляет торжество его жизни, комкает душу, как папирусный лист — с хрустом и заломами. От Лео новостей нет — тот по всей Европе разослал своих людей, и они носятся сейчас от границы к границе, пытаясь напасть на след хоть кого-то из беглецов: хоть уголовницы, хоть пацана, хоть самой Кэт. Да хоть чёртова монастырского мерседеса! Пока безрезультатно. Но Европа маленькая — особо и не спрячешься, а за океан пигалица не побежит — кишка тонка. Зарядившись гневом, кардинал Лоренц шумно вдыхает через нос и тяжело опускается в барочное кресло. Голые бёдра скользят по холодной парче — кресло такое неуютное, неприветливое. Определённо, отo всей этой блестящей шелухи нужно срочно избавляться. Лоренц тянется к стоящей на столе бутылке — он и раньше-то не отказывал себе в дневных возлияниях, а уж сейчас, получив доступ к лучшим мировым погребам… Бордовая капля неуклюже бежит по холодной стенке бокала и, достигнув идеальной поверхности грандиозного букового стола, оставляет на ней уродливое рваное пятнышко. Лоренц снова улыбается: так и надо. В этой жизни нет, не может и не должно быть ничего идеального. Ноутбук он привёз с собой из Аугсбурга — он из родного города вообще захватил только три вещи: компьютер, машину и Лео. Аугсбург в прошлом, и всё, что там было — тоже. Цепляя очки на нос, Лоренц пристально щурится, всматриваясь в загружающиеся на экран картинки. Возле профиля Ванессы мигает зелёный значок “онлайн”. Значит, игра начинается.

*Информация о трудностях выхода из сана и снятия целибата содержится в комментариe к главе 13.