Шнайдер сложил ладони у губ, глубоко вздохнул и отправился в Церковь Святого Петра. Сначала молиться, долго-долго молиться, а потом — спать.
***
Полуночный Альтер Петер пуст, тих и сумрачен. Сотни горящих свечей бликуют внутри величественного здания. Кристоф тихонько пробирается к одной из скамей — подойти к алтарю он так и не решился — и молится. Никто не знает, о чём его помыслы, никто не слышит, о чём его слова, но кто-то видит его таинство, наблюдая украдкой, прячась за одной из колонн у входа. Проходит не менее сорока минут, когда Отец Кристоф наконец поднимается с колен. Пауль на цыпочках покидает своё укрытие, проскальзывает сквозь неплотно прикрытые двери и исчезает в стороне гостевого домика. Он часто наблюдает за другом, но не хочет быть пойманным — такое увлечение может быть неверно истолковано.
— Уже вернулся? — Пауль в брюках и рубашке встречает друга на первом этаже гостевого дома, где кроме них двоих сегодня никто не ночует. — Раздевайся.
Брови Шнайдера сходятся на переносице, он словно пытается уяснить — не ослышался ли он.
— Раздевайся, Шнай! Закину наши шмотки в стирку, — Пауль кивает на стиральную машину в противоположном от обеденной зоны углу помещения. — Уж не в грязном ли ты собрался завтра общаться с телемонашкой?
Устало улыбнувшись, Кристоф бросает сутану, которую снял по дороге к домику и сейчас держал в руках, на спинку стула, где уже покоилась сутана Ландерса. Далее разоблачаться он не спешит. Уловив замешательство, друг решает подать пример:
— Что мнёшься, будто мы друг друга голыми никогда не видели! Давай быстро, уже поздно, а вещам ещё высохнуть надо. И не бойся ты — здесь кроме нас никого нет, я проверил.
Ландерс резво скидывает с себя всё, оставшись в одних туфлях на босу ногу и трусах. Шнайдеру вовсе не хочется следовать его примеру, но он не хочет выглядеть снобом на фоне почти голого друга, и нехотя вторит его примеру. Не желая больше ни минуты оставаться в этом помещении, он спешит по лестнице наверх, туда, где, по его предположению, находятся гостевые комнаты.
— Спасибо, Пауль! — бросает он на ходу, преодолевая лестничный пролёт и исчезая из вида, — Только, пожалуйста, сутану в режиме ручной стирки, а белое — отдельно.
— Раскомандовался тут, — хихикает Пауль, — ладно, так и быть, пользуйся моей добротой! Твоя комната, кстати, вторая справа по коридору. Да, и трусишки постирать не забудь — в душевой есть мыло!
Оставшись один, Ландерс некоторое время продолжает смотреть на пустые ступени, воскрешая в памяти высокую стройную фигуру, почти обнажённую, ту, что пробегала по ним минуту назад. Глубоко вздохнув, он, наконец, обращает свой взор к вещам. Белое — отдельно…
Заперевшись в душевой, Шнайдер стягивает трусы и принимается усердно их застирывать. Его руки дрожат, дыхание сбивчиво и поверхностно. Он даже не прихватил из комнаты ни тапочек, ни полотенца, но такие мелочи его сейчас не волнуют. Он стирает свои напененные хозяйственным мылом трусы под струёй чуть тёплой воды, наблюдая, как мыльная жижа исчезает в воронке раковины, и представляет, что это его мысли.
========== 2. Просто шоу ==========
— До эфира пять минут! Всем приготовиться! — чеканит ассистентка редактора, снуя по гримёрке между креслами с гостями шоу. — У нас прямой эфир, так что следите за моими указками: я подскажу, если вы превышаете хронометраж своих выступлений или затрагиваете недопустимые темы!
Недопустимые темы? В шоу, тема которого заявлена как “Извращенцы в сутанах?”. Шнайдер скептически хмыкает. Сестра Катарина хорошо поработала над его настроением, научив, как не бояться камер, не тушеваться под напором ведущего и как сохранять спокойный тон. Всё это пока теория, а боевое крещение его ждёт уже совсем скоро. Конечно, утренний эфир — далеко не прайм-тайм, стандартная тележвачка для домохозяек и пенсионеров. Но всё же канал вещает на всю Баварию, а это огромная аудитория. Кристоф бросает взгляд на сидящего поодаль Пауля. Тот блаженно улыбается, тая под руками молоденькой гримёрши, скрупулезно пудрящей его мощный лоб. На обоих священнослужителях сегодня обычные брючные костюмы, но пиджаки, несмотря на жару в помещении, застёгнуты, а их принадлежность к сану выдают лишь кромки белых воротничков, едва заметно выглядывающие из-за расстёгнутых верхних пуговиц чёрных, в тон костюмам, рубашек. Сестра Катарина посоветовала им выглядеть более светски, но не перебарщивать в стремлении слиться с толпой, а Агнес — единокровная сестра Шнайдера, позаботилась об исполнении. Даже на выпускном Шнайдер не чувствовал себя так… блестяще. А Ландерс и вовсе, не сверкал так никогда. Но, похоже, внешний лоск его не сильно заботит — слишком самозабвенно он фонтанирует шуточками, заставляя гримёршу, ассистентку редактора и прочий персонал телеканала от души хохотать.
Закончив, наконец, с Паулевским лбом, гримёрша, поглядывая на студийные часы, перебегает к креслу, в котором, отвернувшись от зеркала, ждёт последнего штриха мастера и Шнайдеровская физиономия. Он с силой жмурится, когда девушка, поменяв кисть, щедро сдабривает её бледно-бежевой пудрой и тянется к носу Кристофа. В последний момент он вдруг отдёргивается, будто у неё в руке не кисть, а раскалённая железяка. Он и сам не ожидал от себя такой реакции, но, представив на долю секунды, как эта особа, по сути, ни в чём не виноватая, начнёт его трогать, всё тело его парализовал страх. Иррациональный и доселе неведомый. Если бы это было простое стеснение, лицо его покраснело бы, но это настоящий страх на грани паники, и кровь отливает от лица, делая отца Кристофа пугающе бледным. Гримёрша с непониманием смотрит на Шнайдера, а затем переводит взгляд на всё это время наблюдавшую за процессом в стороне молодую монахиню.
— Позвольте, я сама, — с деликатной улыбкой та принимает из рук работницы инструменты и, дождавшись, пока Шнайдер откроет глаза, мягким голосом увещевает: — Не беспокойся, Кристоф, они не сделают из тебя размалёванное чудовище — на Пауля посмотри. Мы просто припудрим твоё лицо — это необходимо, чтобы под софитами кожа не бликовала на камеру.
— Давай, дружище, потерпи и станешь таким же красавчиком, как и я, — Пауль приходит на выручку, игриво кривляясь в зеркало, всем видом демонстрируя беспечность и вселяя в друга уверенность.
— Да, да, конечно. Я понимаю, — прокашлявшись, Шнайдер покорно подставляет лицо под кисть в руках Катарины.
Работы с этим лицом немного — кожа у Шнайдера от природы сухая, даже пересушенная, ровная, бледная. Никаких видимых изъянов; щёки, подбородок и шея гладко выбриты; разве только губы… Чересчур бескровны. В кадре они потеряются, буквально сольются с оттенком кожи. Но не мазать же их краской — он не дастся. Поэтому Катарина ограничивается тонким слоем матирующего рассыпчатого пигмента на лице. Одним из последних мазков она неосторожно задевает левую бровь Шнайдера, отчего часть волосков на ней становятся словно седые. Выглядит небрежно. Отдав косметику в руки гримёрше, она медленно подносит безымянный палец правой руки к запачканной брови и видит, как зрачки Шнайдера расширяются сообразно её действию. Глаза его широко распахиваются, и кажется, он уже на пороге новой панической атаки.
— Я лишь подправлю кое-что, — шепчет она и несколько раз проводит по брови пальцем. — Почти всё.
Но не всё — несколько волосков никак не хотят очищаться от стойкой профессиональной пудры, и Катарина, не долго думая, опускает кончик пальца в рот, извлекает его, уже влажный, и снова трёт по линии роста волос Шнайдеровской брови. В этот момент глаза его уже закрыты, а руки плотно сжаты в замок, и никто не видит, с какой силой и интенсивностью он поджимает пальцы обутых в очередную пару узких матовых туфель ног.
— Эфир! Первой выступает представительница общественной организации — она в другой гримёрке. Следующий по сценарию — отец Кристоф. Готовьтесь, минут через пять я дам отмашку. А пока слушайте и думайте, что будете говорить, когда выйдете.
Помощница редактора указывает на большой настенный монитор, демонстрирующий происходящее на съёмочной площадке. Ведущий приветствует первую гостью шоу — некую фрау Керпер, представляющую какой-то фонд защиты детей от насилия. Похоже, фрау эта — опытный боец. Она сходу начинает вещать, громко, чётко и уверенно, заводя толпу, выводя подсадных уток в студии на наигранные эмоции и проклиная католическую церковь на чём свет стоит.
