От Шнайдера так приятно пахнет, какой-то уютной смесью шампуня и ладана, хотя сам он выглядит очень жалким. Лоренц не уверен, что парень справится. Но это и не важно. Главное — не вляпаться в новый скандал сейчас, когда его епископские позиции крепки как никогда. Благословив смелого пастора, Лоренц даже целует его в лоб, и обоих этот жест смущает, и в то же время обоим он приятен.

— Я увезу сестру в монастырь. Своей смелостью она спаслась, но настало время кому-то о ней позаботиться. Пусть матушка настоятельница за ней присмотрит, — он говорит о Катарине так, будто бы её здесь нет. — А Вы крепитесь, дорогой. И держите меня в курсе. Помните — Вы не один.

Подхватив бедняжку-сестру под локоть, Лоренц выводит её на задний двор. Оставшись наедине с собой, Кристоф пытается понять — действительно ли он всё правильно сделал? Сомнения не покидают его, но сомнениями, как известно, говорит Нечистый. А господин епископ не может шибаться.

Лео помогает сестре забраться на заднее сидение — та совсем обессилила, и очутившись внутри, безвольно откидывается на дверцу, вытянув ноги. Лоренц заботливо их подвигает, чтобы усесться самому. Прежде, чем дать команду “Трогай!” он представляет себе, что будет, когда сектантов разоблачат. Поднимется невиданная буча, и тогда он, епископ аугсбургский, выйдет к трибуне и провозгласит: “Вот видите, до чего доводит вероотступничество! Вот видите, что бывает с теми, кто предаёт Христа ради бредней всяких лжепророков!”. Он уже почти видит себя триумфатором предстоящего разоблачения.

Машина едет в город, а Катарина по-прежнему молчит. Лоренц разглядывает её расслабленное тело, эти яркие вещички, что на нём надеты, и маленькие аккуратные ступни в лёгких босоножках. Вещички перемазаны в крови и грязи, а ступни истерзаны укусами животного и насекомых. Её глаза закрыты, а лицо раскрашено полосами подтёкшей косметики и едва затянувшимися царапинами. Ему хочется напасть на неё и утешить прямо здесь. И не важно, что Лео за рулём — чего он только не видел в своё зеркало заднего вида, ему не привыкать. И всё же пользоваться беззащитным состоянием подопечной именно сейчас кажется Лоренцу совсем бесчестным. Маленькая грудь мерно вздымается под клетчатой рубахой — сестра наконец задремала.

***

Она открывает глаза, когда машина уже несётся по улицам ночного города. Монастырь остался позади — они проезжают его, не сворачивая и не останавливаясь.

— Господин епископ? Куда Вы меня везёте? — в её голосе столько же волнения, сколько и равнодушия. Её голос совсем безлик.

— Не хочу, чтобы наша дорогая аббатиса видела тебя в таком состоянии. Это может породить слухи и подозрения, да и незачем уважаемую женщину беспокоить. Я сам о тебе позабочусь.

До самой резиденции они молчат. Открыв ворота и отпустив водителя, Лоренц ведёт подопечную в свой дом.

— Посиди здесь, я скоро. Да, и о машине не волнуйся — завтра Лео заберёт её и приведёт в порядок.

Он оставляет её полулежать на диванчике в гостиной, а сам по-молодецки взбегает по лестнице на второй этаж. Идёт время, сверху доносится шум воды. Лоренц возвращается через пятнадцать минут, берёт Катарину за руки и, прижимая к себе, осторожно ведёт наверх. Она следует за ним безвольно, как сомнамбула, едва переставляя ноги с одной ступеньки на другую, и далее — по коридору второго этажа. И только у самого входа в ванную она внезапно оживает:

— Н-нет… Нет, только не это, только не сейчас! — мобилизовав невесть откуда взявшиеся силы, она упирается обеими руками в дверной проём, не желая переступать порог этого помещения — воспоминания живо возвращаются к ней вместе с ароматом ванильного геля для душа. Всё, что она помнит об этом месте — кровь, тампоны, унижения… Лоренц взирает на неё с недоумением, пока наконец до него не доходит причина её испуга. Он пытается оторвать исцарапанные пальцы от косяка, но тщетно — они будто вросли в отполированное дерево.

— Не стоит бояться. Я просто хочу тебя искупать…

— Нет! — теперь вместе с руками сестра упирается в дверной косяк ещё и коленкой. Последний раз когда Лоренц её “купал”, она чуть не захлебнулась.

— Ну всё, всё, — епископ раздражён её поведением, но всё же он осознаёт и свою долю вины. — Я тебя не трону! Я вообще уйду. Ты только искупайся — у тебя же вся мордаха невесть чем перемазана.

Кто ж ему поверит? Но оставив уговоры, он просто разворачивается и уходит. Сестра немного расслабляется, отрывая затёкшие пальцы от дверного косяка, лишь когда его шаги затихают где-то внизу. Она несмело ступает внутрь — ванная уже наполнена паром, отчего кожа моментально избавляется от мурашек и покрывается липким потом. Попробовав воду одним пальчиком, Катарина смелеет и погружает в неё всю ладонь — горячая вода с мягкой ароматной пеной ласкает… Ещё раз оглядевшись, она запирает дверь на защёлку и нетерпеливо скидывает одежду. Наконец-то ей хорошо. Она опускается в воду по самый подбородок, пытаясь абстрагироваться от щекочущего память ванильного аромата пены. В первые секунды кожу сильно жжёт — горячая вода проникает в едва успевшие затянуться ранки, размягчая и раздражая их. Проведя пальцами по глазам, сестра оглядывает оставшиеся на них комочки туши. Запустив пятерню в волосы, она выуживает оттуда сухую травинку. Она омывает себя так долго, сколько хватает сил, а потом спускает воду и ещё некоторое время просто сидит под прохладной струёй душа. Тело становится как бы легче, но голова по-прежнему тяжела. Как мог епископ оставить Шнайдера одного, как мог притащить её сюда, когда в Рюккерсдорфе так неспокойно? О чём он думает? Неужто, для него всё это лишь игра, а они — и она, и Шнайдер — лишь игрушки? Она вспоминает, как там, в церкви, он целовал несчастного отца Кристофа в лоб, так искренне, по-отечески — притворство, или же есть в нём сострадание? Выбравшись из ванной, она насухо вытирается, стараясь промакивать кожу, не растирая её. И всё же на мягком белом полотенце остаются несколько коричневатых полос от растревоженных царапин. В молодости, в жизни до монастыря, у неё были длинные волосы, и она часто о них жалеет, но сейчас — нет. Короткая стрижка сохнет моментально, и это настоящий подарок судьбы. Накинув оставленные на полке у ванной халат и тапочки, она несмело поворачивает задвижку и выходит в прохладный тёмный коридор. Снизу пахнет выпечкой, и живот тут же откликается невольным урчанием.

Добравшись до кухни, она молча усаживается за стол. Её ждёт тарелка с куском дымящейся шарлотки.

— Кухарка оставила яблочный пирог, — как бы оправдываясь, говорит Лоренц. На сестру он не смотрит — он занят приготовлением чая на другом конце кухни. — Я сам его не люблю, но тебе сладкое не повредит. Я разогрел…

Когда он поворачивается к Катарине, она уже заканчивает с последними крошками. Как же она, должно быть, проголодалась, раз управилась с целым куском за несколько секунд! Не спрашивая, Лоренц докладывает на тарелку ещё один — нет сомнений, с ним она тоже быстро управится. Да, не такой “романтики” ожидал он от сегодняшнего вечера…

— Вот чай. Коньяку накапать? — уловив отрицательное покачивание блондинистой головки, он лишь наливает в большую керамическую кружку с изображением Кёльнского собора терпкого травяного напитка. — Чтобы лучше спалось. Помнишь, где гостевая спальня? Как закончишь — отправляйся в кровать. Я скоро подойду.

И он уходит, оставляя сестру в неведении — что ждёт её дальше? Расправившись и с пирогом, и с чаем, она нехотя бредёт наверх — она помнит ту комнату, где уже когда-то провела одну неприятную ночь. Свежая, аккуратно застеленная постель встречает её призывно откинутым уголком одеяла. Запрыгнув внутрь, не снимая халата, Катарина принимается ждать. Лоренц появляется на пороге совсем скоро, посвежевший после душа и одетый в банный халат — такой же, что и на ней. С кончиков распущенных волос капает вода, и капли теряются в махровом вороте. Очков на носу нет, отчего господин епископ кажется Катарине каким-то чужим, почти незнакомым. Опустив глаза, она дивится: какие же узкие у него ступни! В руках он держит какой-то тюбик. Сестра понимает: момент пришёл, и лучше не сопротивляться. Стараясь не выдать волнения, она поднимается на кровати и опускает ноги вниз. Епископ склоняется над ней и избавляет её от единственного скрывающего тело одеяния. Он усаживается перед ней прямо на пол и открывает тюбик…