— Скажите, отец, а что там, за этой дверью с лентами? Вы там были? Интересно же… — она изображает невинное любопытство, не напирая на не слишком-то разговорчивого собеседника, но и не позволяя ему соскочить с темы.
— Когда отец Майер пропал, то есть, я не обнаружил его дома, я обратился в полицию. Они приехали сразу же, опечатали его дом, а также эту его комнатку в церкви. Сам я заглянул туда лишь мельком — кажется, ничего интересного. Бумаги какие-то, старый хлам…
— А как же полиция? Они проводили обыск? Ну, как в сериалах показывают? — не успокаивается Катарина.
— Обыск? Да нет… Заглянули, буквально зашли и вышли, да и опечатали дверь.
— И что же, Вам никогда не хотелось туда проникнуть? А вдруг… — она осекается, не позволяя себе взболтнуть лишнего.
— Ну что там может быт интересного? Я на второй этаж вообще почти не захожу. Всё, что мне нужно для работы, находится внизу, а гости у нас бывают нечасто…
Отец Кристоф выглядит захмелевшим, но это не значит, что с опьянением к нему пришла глупость. Сестра решает, что всё, что ей надо было выведать от него, она выведала. Людей вокруг становится всё меньше — уже поздний вечер, и Шнайдер думает, что сестре тоже пора отдохнуть, да и ему самому…
— Вам понравилась еда, отец настоятель? А Вашей спутнице? — грузный Гюнтер возникает у их столика так неожиданно, что не удивиться такой прыти при таких габаритах невозможно.
— Замечательная кухня, Гюнтер, и пиво тоже. Всё как обычно на высоте. И особое спасибо за постное меню. Кстати, это сестра Катарина, онa приехала из Аугсбурга по долгу службы.
Шнайдер встаёт из-за стола и извлекает из заднего кармана брюк бумажник.
— Очень приятно, сестра, мы рады видеть людей Божьих в наших краях. Оставьте! — владелец почти грубо одёргивает Шнайдера. — Ваш ужин за счёт заведения. К таким гостям у нас всегда особое отношение.
Гюнтер расшаркивается так, будто перед ним сейчас стоит сам Папа Римский.
Лишь пожав плечами, Шнайдер и Катарина направляются к выходу из заведения, ещё раз поблагодарив владельца за сердечный приём. Вдруг Кристоф останавливается и доверительным полутоном спрашивает у того:
— Скажите, Гюнтер, во время нашей последней беседы Вы упомянули некоего Александра. Кто же это такой?
Услышав знакомое имя, Катарина ощущает жар на щеках, её сердце бьётся где-то в горле, а дыхание перехватывает… Неужели…
— Ах, оставьте, отец. Была у нас тут история — несчастный случай, да власти округа весь Рюккерсдорф на уши поставили. Настрадались мы тогда. Больше всех под опалу попал старый Майер, вечно ему не везло… Но то давно было, ещё до Вашего появления в наших краях. Забудьте. Сегодня Вы — наше будущее. Уповаем на Вас, отец Кристоф.
Отвесив последний почтительный кивок монахине, Гюнтер спешит вернуться на кухню, а гости, наконец, выходят на улицу. Апрельская ночь свежа и прекрасна. Шнайдер провожает сестру, попутно поведав ей историю о том, что издавна местная церковь носила имя святого Николая, но позже стала называться просто Рюккерсдорфской, а от святого покровителя остался лишь образ справа от центрального входа, прямо над коробочкой для пожертвований. Ну надо же о чём-то говорить, не молча же идти. Катарина участливо кивает, но мысли её заняты совсем другим. Неужели ей удастся напасть на след? Пролить хоть толику света на старую тёмную историю? Сегодня или никогда — второго шанса у неё может и не быть. Попрощавшись с сестрой у церкви, Шнайдер отправляется домой, а Катарина, убедившись, что он не вернётся, уже бежит наверх, к заветной двери, опутанной липкими жёлтыми лентами.
***
Аккуратно подцепив краешек самой длинной ленты — той, что прикрывает вертикальную щель между дверью и косяком, Катарина отклеивает её с одной стороны, стараясь не порвать. Следом идут ещё две, покороче — горизонтальные ленты у верхнего и нижнего краёв двери. Остальные же носят чисто декоративный характер и помех проникновению не составляют. Клей кажется достаточно стойким — сестра надеется, что потом ей удастся приклеить ленты на место, скрыв следы своего пребывания в секретной комнатке. Какая удача — дверь оказывается не заперта на ключ: на ней, как и на дверях обеих гостевых комнат, вообще нет замка. Катарина проникает внутрь, плотно прикрыв дверь за собой.
Включать свет она не решается и пользуется фонариком мобильника. Стол в центре комнаты завален пожухлыми бумагами — какие-то счета, накладные — наверняка, старая документация прихода. Под столом обнаруживается низенькая тумбочка с тремя выдвижными ящичками. И они оказываются заперты. Но символические замки, используемые в производстве подобного рода мебели — слабая преграда для бывшей воровки. Катарина снимает одну из шпилек, удерживающих её головной убор, и, немного покопавшись, вскрывает первый из них. Еле слышный щелчок — и дрожащая рука уже тянется к пыльной ручке. Внутри снова бумаги, но на этот раз — фотографии. Много-много фото людей. Обладая профессиональной памятью на лица, Катарина узнаёт в некоторых из них тех, кого встречала сегодня в заведении Гюнтера. Да, здесь что-то вроде фотохроники массовых торжеств. Расположив мобильник на краешке стола, она терпеливо перебирает одно изображение за другим. Какие-то собрания, хороводы, концерты что ли, одним словом — групповые фото. Возможно, картинки с мероприятий, проводимых под эгидой церкви. Для отчёта о проделанной работе или вроде того. Десятки фото разных лет, но ни одного относительно свежего.
Очередная фотография заставляет сестру вздрогнуть всем телом — пачка карточек выскальзывает из её рук и разлетается по полу. На то, чтобы собрать их все в условиях почти кромешной темноты, уходит время. Убедившись, что ни одно фото не осталось валяться под ногами, не забилось под стол или не затерялось в тёмном углу, Катарина спешно запихивает их обратно в ящик, оставив себе при этом несколько экземпляров. Разглядеть детали не удаётся, но она уверена — на фото Александр. Конечно, когда она в последний раз видела его, он был совсем ещё ребёнком, а на этих изображениях он уже слегка подросший, но не узнать его светлую головку и круглую веснушчатую физиономию она не могла. Это лицо снится ей в кошмарах. Спасибо, Штефи. Два нижних ящика оказываются пусты, и защёлкнув все замки тем же способом, каким они были открыты, Катарина торопится покинуть комнату.
Шесть фото — все, что она сумела выловить из общего вороха, и те, что нужны именно ей, отправляются за резинку чулка. Да, чулки — очень функциональная вещь. Никакого эротического подтекста — только практичность. За липкими силиконовыми резинками, прикрытыми с внешней стороны широкой полосой плотного кружева, можно спрятать что угодно: деньги, телефон, наркотики, нож… Тонкую стопку фото тоже можно. Засунув мобильник в карман одеяния и освободив руки, Катарина старательно приклеивает жёлтые ленты обратно, разглаживая дрожащими пальцами каждую складочку, прижимая образовавшиеся пузырики ногтями, надавливая плотно, пока ленты не схватываются почти также надёжно, как держались изначально.
Нужно немедленно просмотреть добытые картинки — но в её комнатке всего одна лампочка, тусклая, казённая, а здесь, в коридоре второго этажа, и вовсе могильный полумрак. Катарина решает спуститься в подвал — если Шнайдер не обманул, то там должно быть светло. Однако до подвала она не доходит: оказавшись на первом этаже, возле служебной двери, она буквально слепнет от резанувшей по глазам полосы яркого жёлтого света. Разобравшись, что к чему, она понимает: там, за трапезной, в молельном зале — светло. Там же огромная люстра под потолком, которая никогда не выключается, да и некоторые свечи наверняка ещё не догорели. Отринув меры предосторожности, сестра несмышлёным мотыльком спешит на свет. Оказавшись в просторном помещении, она, не долго думая, задирает рясу и надетую под ней юбку, ставит левую ногу на одну из скамеек и достаёт из-под резинки чулка фото. Александр в кругу людей. И это не фигура речи — люди будто окружают его, берут в кольцо. То ли нападая, то ли, напротив, уберегая от чего-то. Но то, каким образом человеческие фигуры размещены на фото, кажется неестественным. Ещё более неестественным кажется лицо Александра — испуганное, полное непонимания. Мордашка загнанного зверька. Катарина настолько увлечена анализом увиденного, что её тонкий слух упускает момент, когда в зале, со стороны центрального входа, раздаются шаги.
