Катарина выводит мерседес на трассу и следует за Лоренцем, направляющим ауди в сторону ближайшего гостиничного комплекса. Припарковавшись, оба водителя ступают к центральному входу в заведение. Лоренц был прав: на них вообще никто не обращает внимание, а будь кто из них в клерикальном, вокруг уже разве что вспышки фотокамер не заблистали бы. Лоренц спокойно занимает столик и утыкается носом в меню, при этом юный официант, совсем мальчишка, с бараньим упорством взирает в лицо господина, ожидая распоряжений. Их так учат: улыбаться и искать намёков в микродвижениях клиентских лиц. Ничего необычного. И наблюдая за официантом, Катарина абсолютно уверена, что в чудаковатом господине тот господина епископа не узнаёт. А сам епископ… Он держится настолько свободно, вальяжно, что даже если кому из случайных встречных и покажутся знакомыми черты морщинистого непривлекательного лица, то заподозрить в эксцентричном немолодом мужчине именно епископа аугсбургского в голову не придёт никому. Тем временем Лоренц делает заказ, даже не поинтересовавшись пожеланиями спутницы, и дождавшись, когда официант отправится прочь, обращается к сестре:
— Нам нужно чаще бывать на людях вместе, ты не находишь? Это так волнующе. — Не получив никакой реакции, он продолжает разглагольствовать: — Я сделал заказ, положившись на свой вкус. Ты же не против?
— Мне надо отлучиться, — отвечает Катарина, не поднимая глаз.
В туалете тепло, и даже пахнет приятно — освежителем “Морской Бриз” и едва уловимым флёром ментоловых сигарет. Рано Катарина насторилась, что худшее из возможного уже произошло. После свидания с трупом, после краха всех надежд на то, что с сектантами удастся сладить, под занавес этого холодного грязного дня, она оказывается в тисках епископа. Сестра решает как следует поужинать, раз уж выпала такая возможность, а потом напиться до беспамятства — она слышала, как он заказывал вино. И будь что будет. Уповая на хмель, давно и безотказно служащий многим людям обезболивающим, она отдаётся на волю случая и, освежившись, возвращается в зал.
Вид жареной свинины с картофельным пюре и овощами на пару заставляет желудок петь серенады. Глотая слюни и еле удерживая себя в рамках норм этикета, Катарина набрасывается на еду, ловко управляясь с ножом и вилкой, и вспоминает о выпивке лишь когда на тарелке остаётся уже меньше половины.
— Попробуй вино, дорогуша. Не пожалеешь, — Лоренц подталкивает к ней изящный бокал с тёмно-вишнёвым содержимым.
Катарина осушает его в несколько глотков, не заботясь уже даже об этикете. Лоренц заботливо наполняет его заново, потом снова. После третьего бокала её взгляд теряет резкость, а ноги, кажется, уже потеряли чувствительность, и потянувшись к бутылке, чтобы наполнить бокал в четвёртый раз, она получает по рукам.
— Тебе хватит, дорогуша. Мне нужно, чтобы ты ещё хоть чего-то соображала.
Катарина смутно помнит, как добралась до номера. Лоренц снял комнату в этой же гостинице — кто знает, как ему это удалось, но не светил же он перед портье настоящими документами? Сестру на себе он практически тащил. Катарина даже задумалась: а точно ли это было столовое вино, а не креплёное? Знатно её развезло.
— Ну, освежись пока, а я тебе помогу.
На ходу сорвав с девушки платье и чудом не позволив ему расползтись по ниткам, Лоренц освобождает подопечную и от белья тоже. Затолкав её в неглубокую белоснежную ванну, он выдавливает туда же целый пузырёк геля и включает оба крана на всю, отчего помещение моментально заполняется тёплым паром и лёгким фруктовым ароматом.
Катарина, раскинувшись на дне ванной, ощущает, как вода подбирается все ближе к её ноздрям, а она так слаба, что не в силах пошевелиться. Уж не собирается ли он её утопить? Похоже на то. Но епископ подхватывает обмякшее тело под локти и усаживает Катарину так, чтобы её голова с относительным удобством расположилась на бортике. Дождавшись, пока ванна наполнится, а воздушная пена прикроет грудь женщины, Лоренц выключает воду и усаживается у изголовья.
— Ну что, будешь каяться, или как?
— Почему мне так тяжело двигаться? Что это было за вино? — кажется, до Катарины начинает что-то доходить.
— Вино как вино, только с таблетками. Ну так что: будешь говорить?
— О чём Вы? — перепуганная до смерти Катарина озирается по сторонам, надеясь наткнуться взглядом хоть на что-то, напоминающее спасение.
Что задумал Лоренц? Зачем опоил её? А ведь она подозревала, что чего-то подобного вполне можно от него ожидать. И вот — свершилось. Но что ему нужно? Неужели просто надругаться над утерявшей контроль над телом, но не над головой девушкой? Тогда к чему он клонит, в чём предлагает покаяться?
— Вот об этом, — кривая ухмылка на лице епископа мгновенно сменяется непроницаемой маской.
Он тычет в глаза сестре экраном своего смартфона. На нём она и отец Кристоф, в Рюккерсдорфской церкви… Кто мог сделать такой снимок? Неужели матушка Мария права, и Лоренц действительно не только ничего не прощает, но и всё видит? Как он узнал? Не важно как — получив фото, за которым, по сути, ничего не стои́т, он, подгоняемый извращённым чувством собственничества, вычислил направление движения её автомобиля и подстерёг на полпути, чтобы затащить сюда. Сомнительное местечко, и никто не в курсе, где она и с кем — и даже если он сейчас её утопит, никто не узнает!
— Господин епископ, это не то, о чём Вы подумали, — самая дурацкая фраза, которая, то и дело появляясь в телесериалах, заставляет зрителя снова и снова бить себя ладонью по лбу.
— Да неужели? А о чём же, по-твоему, я подумал? — не меняя выражения, говорит епископ, а в голосе его звучит насмешка.
— Вы ничего ещё не знаете! Не знаете! В Рюккерсдорфе случилось такое…
Катарина постаралась приподняться и даже занесла одну ногу в сторону, перекинув её через бортик ванны.
— Не знаю, говоришь? А мне, глядя на эту весёлую картинку, почему-то кажется, что всё я прекрасно знаю. Предупреждал же тебя, но потаскушью сущность и ремнём не выбить… Хотя, ремень — это громко.
Вдруг он кладёт свою ладонь на голову монахини и, с силой надавливая, заставляет опуститься её под воду. Не успев опомниться и сообразить, что к чему, Катарина пытается кричать и, оказавшись под водой, закашливается, отчего вода устремляется ей в горло, а по поверхности водной глади разбегаются стайки пузырьков. Она не знает, как долго Лоренц удерживал её неспособное дать отпор тело, но наглотаться она успела так, что дыхательные пути уже защекотало изнутри от скопившейся в них жидкости.
Взяв девушку за волосы, Лоренц вытаскивает её голову на воздух. Убедившись, что он её больше не держит, она кое-как ухватывается за бортик и, собрав последние силы, подтягивается к нему. Ей удаётся перевалить своё тело через край и, оказавшись на полу, Катарина долго и шумно откашливается, разнося со свистом выплёвываемые брызги по помещению. Разглядывая мокрое тело на полу, Лоренц впервые сталкивается с тем, что совершенно не понимает, как себя вести. Опоив монахиню, он хотел повеселиться с ней, а погрузив под воду — лишь припугнуть немного, так, ради смеха… Но она уже которую минуту лежит на полу, свернувшись креветкой, и даже не пытается встать или хотя бы прикрыться. Она кашляет так отчаянно, что Лоренцу становится действительно страшно. Неужели он переборщил? Как бы то ни было — она того заслужила. Чёртова изменщица. Изменщица и лгунья. Хоть бы постеснялась к отцу Кристофу приставать, нашла бы себе кого посговорчивее! Гнев новой волной подкатывает к щекам Лоренца, заставляя те краснеть. Схватив с полки толстое банное полотенце и в одно движение раскрыв его, он подлетает к монахине и, бросив полотенце ей на плечи, приговаривает:
— Вот, вытрись, и пойдём спать. И хватит прибедняться…
— Больше никогда ко мне не прикасайся, ты, старый больной ублюдок, — кричит она. Кричит так, будто её пытают, а то и вовсе — убивают.
Неожиданно сильный голос ступенчатым эхом разносится по просторной ванной. Этот крик оглушает — и не только децибелами, но и внезапностью. Меньше всего на свете Лоренц ожидал услышать, как она кричит. Ведь прежде она всегда вела себя тихо, раздражая разве что слезами…
