Отправляясь на боковую в десять вечера, она по-прежнему зевала. Поскольку теперь из соседней спальни не доносилось никаких звуков, чтобы к ним прислушиваться, Фрэнсис спала спокойно, а утром, пока мать была в церкви, приняла ванну, после чего босиком побродила по дому с сигаретой. Она со стыдом увидела, насколько сильно запустила хозяйство: затянутые паутиной углы, пыльная лепнина, жирные пятна и отпечатки пальцев на полированной мебели. Она взяла листок бумаги, карандаш и составила список дел.
На другой день, с утра пораньше, Фрэнсис взялась за работу с твердым намерением выполнить все пункты один за другим. Начала с лестничной площадки: вытерла там везде пыль, подмела пол, выбила коврики.
Под конец набрался целый совок пуха, ворсинок и спутанных волос: темных Лилианиных, рыжеватых Леонардовых и ее каштановых. При виде них, сметенных в один ворох, Фрэнсис слегка замутило. Оставлять это в доме неприятно, решила она, даже сжигать в печке не хочется. И потому отнесла все на компостную кучу у дальней стены сада. Пока Фрэнсис выходила, доставили утреннюю почту: вернувшись в холл, она обнаружила несколько писем на половике под дверью. Когда она наклонилась за ними, сердце у нее слабо трепыхнулось – а вдруг одно из них от Лилианы? Разве не черкнет она хотя бы пару строк, чтобы сообщить, что добралась благополучно?
Однако все письма оказались от лавочников. Фрэнсис засунула их в расходную книгу.
На следующий день почты вообще не было, и на следующий за ним – тоже. А в четверг пришли лишь очередные счета… Но каждое утро с нетерпением ждать почтальона было страшно унизительно. Фрэнсис поехала в город и зашла к Кристине. А когда Кристина насмешливо поинтересовалась: «Ну как там твоя настоящая Любовь?» – она пренебрежительно фыркнула:
– Моя Любовь упаковала чемодан и усвистала с мужем в Гастингс. Моя Любовь ест мороженое на набережной, катается на ослике… не знаю, право. Мне все равно.
Кристина не стала расспрашивать. Заварила чай, достала сигареты, пошарила в буфете и нашла пакет арахиса. Какое-то время они сидели, с хрустом разламывая скорлупу. А когда прикончили все орехи, Кристина подалась вперед в своем кресле и сказала:
– Есть идея! Тебе когда возвращаться? Давай сходим в мюзик-холл! Если поторопимся – успеем в Холборн ко второму отделению. Я плачу. Что скажешь?
В свое время они часто вот так вдруг срывались с места и мчались куда-нибудь. Фрэнсис стряхнула крошки с платья. Оставив стол неубранным и на ходу застегивая жакеты, Фрэнсис и Кристина сбежали по каменной лестнице на улицу. Там сразу же поймали автобус и через пять минут вышли у Холборн-эмпайр, а спустя еще пять минут уже сидели в жаркой сияющей темноте балкона, глядя на двух комиков, которые кружили по сцене на тандеме. Среди пожилой публики, сосущей мятные леденцы, Фрэнсис почувствовала себя совсем еще молодой. Искоса посмотрев на Кристину, на миг встретившись с ней взглядом и улыбнувшись, увидев ее острое личико и светлые волосы, подсвеченные огнями сцены, она неожиданно испытала прилив нежности или даже какого-то более глубокого чувства: сердце у нее дрогнуло и затрепетало, словно сквозь него проскользил призрак былой страсти.
Однако по возвращении домой Фрэнсис первым делом проверила, нет ли письма от Лилианы, и опять ничего не нашла. Внезапно ее осенило: само по себе молчание Лилианы, должно быть, и есть послание. Она вспомнила, как они с ней расстались: ничего не решив, ни о чем не договорившись. Вспомнила последний разговор в парке, усталое лицо Лилианы. Я не смогу. Никогда не смогу. Не надо, Фрэнсис.
И с трудом подавила приступ страха, накатившего, точно волна тошноты.
На следующий день к ним с матерью наведалась гостья. Стук в дверь, раздавшийся ранним вечером, показался Фрэнсис каким-то неуверенным, и потому она предположила, что пришла Маргарет Лэмб, живущая ниже по склону холма. За дверью, однако, оказалась не приземистая невзрачная Маргарет, а стройная, красивая, хорошо одетая женщина с букетом бронзовых хризантем. Фрэнсис недоуменно моргнула – а секунду спустя узнала Эдит, невесту Джона-Артура.
– Эдит! Как приятно тебя видеть! И какие великолепные цветы! Неужели для нас? Ах, не стоило, право. Страшно подумать, сколько ты за них отдала.
– Я вам не помешаю?
– Нисколько! Ты как раз к чаю. Мать будет в восторге… Мама, посмотри, кто к нам пришел! Входи же, входи. Мы тебя ждали только через месяц.
Эдит всегда навещала их в октябре, в годовщину смерти Джона-Артура, так что этот визит стал для них полной неожиданностью. Едва Эдит вошла в холл, из гостиной появилась мать и направилась к ней, сияя улыбкой:
– Какой приятный сюрприз! И букет потрясающий! Надеюсь, ты не ради нас ехала из самого Уимблдона?
Эдит немного покраснела:
– Мне следовало вас предупредить, я знаю.
– Нет-нет, я вовсе не это имела в виду.
– Просто у меня выдался свободный день, и я подумала, что хорошо бы повидаться с вами.
– Очень мило с твоей стороны! Я сейчас достану альбомы. Ну до чего же замечательно ты выглядишь! Сногсшибательно – иначе не скажешь!
Да, Эдит действительно выглядит замечательно, мысленно признала Фрэнсис. Ее темно-рыжие волосы отливают блеском. На ней платье и плащ кремового цвета, светлые замшевые туфли, безупречно чистые перчатки, будто только что вынутые из магазинной упаковки. Шляпку украшает экзотическое перо из бутика на Бонд-стрит – похожим пером Фрэнсис в молодости подписывала разные протестные петиции. Всегда ли Эдит была такой модной, такой лощеной? Нет, конечно. Она из самой обычной семьи; отец у нее скромный банковский служащий. Но возможно, подумала Фрэнсис, ее семья просто сумела удержаться на прежнем своем уровне, тогда как они с матерью постепенно скатываются все ниже и ниже. Убийственная мысль. Фрэнсис вдруг устыдилась за свою изношенную домашнюю одежду, за старое грязно-коричневое платье матери. И за дом, который совсем не изменился за время, прошедшее с последнего визита Эдит, да и со всех ее предыдущих визитов, – разве только обветшал чуть больше и вся полированная мебель в нем чуть больше потускнела. Когда они втроем вошли в гостиную и Эдит с легким удивлением осмотрелась вокруг, Фрэнсис со смехом сказала: «Да, как видишь, здесь все по-прежнему!»
И тут же пожалела о своих словах, ну или, во всяком случае, о своем ироническом тоне, потому что Эдит опять залилась краской, будто пойманная на чем-то неприличном.
Вероятно, поэтому визит с самого начала не заладился. Фрэнсис отнесла хризантемы в кухню и поставила в вазу, а когда вернулась в гостиную с ними и чайным подносом, то увидела, что мать удобно расположилась в кресле, но Эдит, хотя и оживленно болтающая, неловко сидит на краешке дивана, по-прежнему в шляпке и перчатках. Она не сняла их, даже когда Фрэнсис принялась разливать чай. Она изложила свои новости, показала фотографию маленьких племянников, затем взяла чашку и блюдце с кусочком липкого кекса, но по-прежнему, невесть почему, оставалась в шляпке и перчатках. Наконец Фрэнсис не выдержала и спросила:
– Ты ведь, надеюсь, собираешься посидеть с нами подольше, Эдит? Тебе не жарко вот так, в полном облачении? Здесь у нас можно без церемоний, ты же знаешь.
Эдит заметно сконфузилась:
– Да, действительно жарковато.
Она встала и подошла к каминному зеркалу, чтобы отколоть шляпку и пригладить волосы, потом вернулась на диван и стянула перчатки. Фрэнсис ничего не заметила, но мать тотчас же произнесла каким-то новым тоном:
– Эдит…
Эдит опустила голову и странно подвигала руками:
– Да, вот…
– Ну что ж, прими наши поздравления.
– Спасибо.
Теперь Фрэнсис увидела и поняла. Все годы, прошедшие со смерти Джона-Артура, Эдит продолжала носить свое помолвочное кольцо, только не на правой руке, а на левой. Теперь же на «правильном» пальце у нее появилось другое кольцо, золотое, с крупным бриллиантом в крапанах, затмевающее своей роскошью тонкое филигранное колечко, подаренное Джоном-Артуром. Приятно удивленная, Фрэнсис перевела взгляд со сверкающего бриллианта на лицо Эдит:
