И почему-то, невесть почему, – хотя они с Лилианой двинулись прочь от своей скамьи вместе – ко времени, когда Фрэнсис пробилась через зал, она вдруг оказалась одна. Она стояла неподалеку от двери, напряженно всматриваясь в толпу. Потом наконец выхватила взглядом траурную шляпку, черное пальто: Лилиану остановил мистер Айвс и сейчас держал ее за руки с таким же печальным, извиняющимся видом, какой был у юрисконсульта, подходившего к ним немногим ранее. А вот к ним протолкнулся Дуглас, таща за собой репортера… Фрэнсис прижалась к стене, стараясь держаться подальше от людского потока. Смотрела, как публика покидает галерею. Смотрела, как клерк ходит от стола к столу, собирая бумаги.

И только тогда, только увидев, как он складывает в аккуратную пачку испещренные чернилами листки, Фрэнсис начала верить в произошедшее. Страшная тяжесть свалилась у нее с плеч, и она стала будто бы невесомой. Казалось, сейчас – даже не оттолкнувшись кончиками ступней, даже не взмахнув локтями – она легко взмоет над полом. Но нет, что-то в этом ощущении не так. Подобная невесомость сродни невесомости пепла. Фрэнсис вся сожжена, выжжена дотла. Не в силах даже упасть на колени и возблагодарить Бога. Потому что Бог здесь, конечно же, совершенно ни при чем. Благодарить некого и не за что сейчас, в самом конце истории, как некого и не за что было винить тогда, в самом ее начале, когда произошел всего лишь несчастный случай. Или все-таки нет… все-таки объявился ведь этот человек, этот сосед Уордов. Как там его имя? Фрэнсис уже и не помнила. Но он их всех спас – спас парня, Лилиану, саму Фрэнсис. Присяжные убедили себя, что он приличный малый, просто потому, что поставили себя на его место. Они ведь даже и близко не представляли, как все понятия о приличиях, нравственности, смелости исчезают перед лицом подлинного страха.

Фрэнсис вспомнила, как Лилиана нашаривала ее руку, когда старшина присяжных поднялся на ноги. Как сама она стиснула Лилианины пальцы, будто клещами. Подгоняла ли она тогда Лилиану или, напротив, осаждала?

Она не знала. И никогда уже не узнает. И неизвестность эта ощущалась не как облегчение, а как новая ноша, другой формы и другой тяжести. Ощущение легкости прошло. Теперь она хотела выбраться отсюда поскорее. Она снова поискала взглядом Лилиану. Но когда их глаза наконец встретились, Лилиана сейчас же отвернулась, – во всяком случае, так показалось.

Фрэнсис почти не удивилась. Ну да, все кончено, верно ведь?

Она повернулась и протолкалась прочь из зала. В холле было полно народу, но на нее никто не смотрел, пока она пробиралась к лестнице и спускалась вниз. Даже на улице, где тоже толпились люди, пришедшие узнать приговор и увидеть парня, особого внимания на нее никто не обратил: едва она появилась из дверей, все лица алчно зажглись, как лица скряг при виде блестящего золота, но тотчас же потухли и отвернулись, ибо она не представляла собой ни малейшего интереса. С неба лился ровный серый свет. Уже пятый час вечера, наверное. Фрэнсис отошла от массивного здания и стала спускаться по улице к реке.

«Ты в безопасности, ты в безопасности», – мысленно повторяла она в такт своим тяжелым шагам. Они все в безопасности: сама она, Лилиана, парень. Ведь если Спенсера оправдали в убийстве, второй раз судить за него уже всяко не станут, а если полицейские все равно считают, что он виновен, ну, в любом случае дело очень надолго затянется… или нет. Фрэнсис понятия не имела. Перед глазами у нее по-прежнему стоял Спенсер, вытирающий рукавом пот с верхней губы. Ты в безопасности, ты в безопасности… Но нет, подумала она потом, это вовсе не безопасность – точнее, такая безопасность, какая наступает после войны и какую она всегда презирала, потому что такая вот безопасность всегда достигается за счет чьей-то боли. Страшной боли! При этой мысли Фрэнсис замутило. Леонард, родители Леонарда, Спенсер, его мать, Билли, Чарли – список пострадавших казался бесконечным. И все они словно бы изнеможенно брели за ней следом. И да, еще выкинутый ребенок…

Фрэнсис уже шла по мосту Блэкфрайарз. Она двигалась, будто слепая, ведомая вперед всеми чувствами, кроме зрения. Но как иначе она могла идти сейчас? И что могла видеть впереди, если не кромешную тьму? Она вызвала в воображении дом на Чемпион-Хилл. Представила, как поднимается по крыльцу, открывает дверь, входит – и закрывает дверь за собой, надежно замыкая себя от всего внешнего мира.

Здесь, словно часовой механизм, потерявший ход, Фрэнсис замедлила шаг и остановилась. Она стояла на самой середине моста, в какой-нибудь полумиле от Олд-Бейли. Обернувшись через плечо, она ясно увидела черный купол здания и золотую статую на самом верху. Несколько человек недоуменно взглянули на нее, стоящую посреди панели, и тогда она подошла вплотную к парапету, повернувшись спиной к прохожим и проезжающим мимо автомобилям. Она видела поодаль закопченные перекрестные фермы железнодорожного моста. Река внизу раздувалась, мрачная и темная, тусклого цвета глины. Почему бы не броситься в нее? Парапет невысокий. Почему бы не перекинуться через него, вот прямо сейчас? Еще один несчастный случай, в дополнение ко всем прочим в полицейском списке.

Фрэнсис наклонилась вперед, ощущая тяжесть собственного веса…

А в следующий миг осознала, что это дурное актерство, опять. Она выпрямилась и внимательно огляделась вокруг. Через равные расстояния в парапете моста находились своего рода ниши с каменными скамейками внутри. Фрэнсис подошла к ближайшей и села.

И сразу же почувствовала, что встать уже не может. Да и незачем вставать. Она сидела, укрытая от холодного ветра, в густеющих сумерках. Мимо проехал автобус, десяток лиц равнодушно смотрел на нее из окон, и она закрыла глаза. Шум одного мотора сменялся шумом другого. Минута за минутой, волна за волной набегали и откатывали звуки: цоканье копыт, голоса, торопливые шаги, скрип и грохот железных колес. Она ощущала вибрацию звуков в камне под собой – будто усталое вращение мира.

Открыв глаза, Фрэнсис обнаружила перед собой Лилиану.

Сколько времени она простояла здесь? Совсем немного, наверное: Лилиана тяжело дышала, словно после бега. Голова у нее была непокрыта, волосы растрепаны. Вдовью шляпку она держала в руке, вуаль трепыхалась на ветру.

– Я увидела тебя из такси, – недоверчиво проговорила Лилиана. – Я искала тебя – и нашла. Почему ты не подождала меня? Почему ушла?

Фрэнсис смотрела на нее как на видение из сна:

– Думала, я тебе противна.

– Как ты могла подумать такое?

– Просто… – Фрэнсис понурила голову. – Просто я сама себе противна.

Несколько секунд Лилиана стояла неподвижно, потом шагнула в нишу и села рядом.

После долгого молчания она устало произнесла:

– Я хотела бы что-нибудь сказать, Фрэнсис, чтобы все исправить. – Она провела ладонью по лицу. Руки у нее теперь были тонкие, как у манекена, щеки запали, скулы заострились, и вся ее прежняя паточная миловидность исчезла. Лилиана вздохнула и бессильно уронила руку. – Но он навсегда останется мертвым. Навсегда, навсегда останется мертвым. А я навсегда останусь убийцей. Все последнее время, у матери в Уолворте, я постоянно прокручивала события в уме, снова и снова, пытаясь понять, что я могла сделать иначе – где могла остановиться, поступить по-другому и не допустить того, что произошло в конечном счете. И каждый раз мне казалось, что единственное, что я могла сделать иначе, – это не поцеловать тебя тогда ночью, после вечеринки… Но даже сейчас, после всего, я не сожалею об этом. Ты заставила меня сожалеть, какое-то время, но… нет, я не могу сожалеть, не могу.

Не могу. Странные два слова для того, чтобы вновь воссоединиться, подумала Фрэнсис: столько же признание своего поражения, сколько признание в любви. Но на нее они произвели такое же действие, как слова вердикта, вынесенного присяжными: едва их услышав, Фрэнсис вся задрожала при мысли, что ведь они могли и не прозвучать.

Лилиана заметила, положила ладонь ей на руку, и вскоре дрожь прошла. Они не попытались заговорить снова. Просто прижались друг к другу, одновременно подвинувшись на дюйм – большего и не требовалось, чтобы сомкнуть пространство между ними. Хорошо ли, если они позволят себе быть счастливыми, подумала Фрэнсис. Не будет ли это оскорблением для всех остальных, кто пострадал в этой истории? Но с другой стороны, разве им с Лилианой не следует – разве не обязаны они – приложить все усилия, чтобы одно малое дело, требующее немалого мужества, наконец свершилось?