Последний таран Поэма Деду-соседу по даче (посмертно) Дед в коляске инвалидной, Доживая жизни срок, Сам, со стойкостью завидной, Ездил к речке на часок. У речной спокойной глади Посидит дедок в тиши, И на воду нежно глядя, Боль излечивал души. Над рекой туман белёсый Растворялся на заре, За рекой видны покосы, Словно дюны в янтаре. Ах, какие утром росы Благоденствуют в траве! Дед сидит, молчит, вздыхает, (Здесь сидел он и вчера), Фронт и юность вспоминает, У землянки вечера. Вылетали – не прощались, Отбомбив и отстреляв, В часть родную возвращались На цветущий луг из трав. Часто тут же засыпали, «Утонув» в густой траве. Боевых друзей теряли – «На войне, как на войне». Павших молча поминали, Выпивая по сто грамм. Смерть «гуляла» под винтами Рядом с жизнью – пополам. Выжил дед, и орден дали, А к нему ещё медали: За бои и за таран. Помнил дед, как в серой вате, Свет померк – земля горит, Пулемёт заглох некстати, А в пристрелянном квадрате – Чёрной тенью – «Мессершмитт». Дальше деду позабылось, На глаза наплыл туман… Может, всё ему приснилось, Как зашёл он на таран? Всё смешалось в миг единый, На одном дыханье крик, Шлейф за «Мессером» предлинный Чёрно-огненный возник. Горизонт качнулся тусклый, Скрежет, боль и хрип, и русский Сочный с присказкой язык: (От него уж дед отвык) «Есть! Попал! Едрёна мать! Фрицу неба не видать!» Из-под шлема кровь струится, На лице ожога след, Гимнастёрки бок дымится, То ли жив? А то ли нет? Пот, как талая водица, Мерно каплет на планшет. Деду часто-часто снится В соснах тихий лазарет, Да пушистые ресницы, Что встречали с ним рассвет. Дед, сомкнув сухие губы, Подышать спешит к реке. Видит: Что там? – Дыма клубы Расползались в ивняке. Слышны крики, злы и грубы, Шум и ругань на песке – То хмельные «жизнелюбы» Разлеглись на пикнике. Вот набычась с перепою, Очумелый гитарист Ярит, хриплым криком воя, Из себя героя строя, Словно рокер-металлист. И над тихою рекою Мат «плывёт» и визг, и свист. И, услышав вот такое, Разметалось всё земное: Все живые онемели, Позабились в норки, щели, Разлетелись, расползлись Кто – куда; кто вниз, кто ввысь. Лишь под утро стихли вопли, Храп в дорожной колее. Гитарист, размазав сопли, Распластался по земле. У излучины любимой Видит дед пейзаж «чужой»: Зелень вся пропахла дымом, Как Мамай прошёл ордой: Мусор, хлам, пивная тара, От костра, как от пожара – Угли чёрные горой. Разбрелись юнцы по парам, А забытая гитара С перебитою струной Тихо мокла под сосной. Деду стало очевидно – Он «фашистов» не добил И, собрав остаток сил, Орден чуть рукой прикрыл, На коляске инвалидной На гитару «накатил». С деда – что? – Ни дать, ни взять. «Есть! Попал! Едрёна мать! Фрицу больше не летать!» Протаранил дед гитару Старым стёртым колесом. Пронеслись стрижи на пару, Да в затоне булькнул сом. А хмельные вояжёры, С перепою, пережору Беспробудным спали сном. Помню маму Другу моему, который нежно любил свою маму. Я помню, как мама под дождиком По скользкой ночной мостовой Бежала с письмом-треугольником И с плачем, похожим на вой. Я понял мальчишкой-дошкольником: Отец не вернётся домой. Руками обняв леденящими И с мокрой развитой косой, Одними губами дрожащими Молитву прочла надо мной. Дорогами грозными, грешными Гремела по миру война. За тёмными окнами снежными Бродила по тучам луна. Мне мама ладонями нежными Варила две горстки пшена. Я кашу молочную пшённую Ел словно бы в сказочном сне. Мне папину куртку дублёную Она перешила к зиме. Залётные ветры заречные Дышали весенним теплом. Победные песни сердечные Поплыли над нашим селом. Негромкое мамино пение Я слушал, прижавшись к крыльцу, И долгую память с терпением Хранила она по отцу. Я помню, разливами вешними Я с мамой весёлый, босой, Гулял по садам под черешнями, Цветущими спелой красой. Носочки её белоснежными Казались под мокрой росой. Тень мамы, а рядом с ней встречную Видал я не раз за окном. Свечу, как попутчицу вечную, Две тени гасили вдвоём. С ней рядом счастливец был избранный С обветренным смуглым лицом, Рукав гимнастёрки застиранный Был пуст и затянут ремнём. Я видел, как культей израненной В придачу с одной пятернёй Пытался он «справиться» с маминой, С её непослушной косой. Я понял мальчишкой-дошкольником, Что жизнь – это Храм на крови. И стал повзрослевшим невольником – Свидетелем новой любви. |
