«Жизнь прожита. Былого не вернуть…» Жизнь прожита. Былого не вернуть. А все ж вглядеться в то былое Нам Бог велит. О Патимат, наш путь Предсказан был единою судьбою. Казниться лицемерно хуже лжи. Списать грехи на юность – грех умножить. Пускай прилюдно каются ханжи. Не пощажу себя наедине с тобой, о Боже! Как я устал… Какой в душе разброд! Мой смех вчерашний обернулся плачем. Вокруг глаза взыскующих сирот… Зачем свой взор от взора их я прячу? Не думал, что за все расплата ждет: За суету, за глупые раздоры? Сам виноват. Как тяжек жизни гнет… Как высоки и благородны горы! Пленительных женщин и храбрых мужчин
Наверное, поздно близ белых вершин Явился я в мир, чьи распахнуты шири: Пленительных женщин и храбрых мужчин Уже не пришлось мне застать в этом мире. Я рано, наверно, над бездной годин Под желтой луною седлал иноходца, Пленительных женщин и храбрых мужчин Увидеть не мне, а другим доведется. А может, мой предок – вожатый дружин Завидует мне, что, далекий раздору, Пленительных женщин и храбрых мужчин Я больше встречаю, чем он в свою пору. И, может, грядущего времени сын Тому позавидует, что под луною Знавал я немало друживших со мною Пленительных женщин и храбрых мужчин. Старые горцы Они в горах живут высоко, С времен пророка ли, бог весть, И выше всех вершин Востока Считают собственную честь. И никому не сбить их с толка, Такая зоркость им дана, Что на любого глянут только — И уж видна его цена. И перед боем горцам старым От века ясно наперед, Кто выстоит, подобно скалам, Кто на колени упадет. И ложь почувствуют тотчас же, Из чьих бы уст она ни шла, Какой бы хитрой, и тончайшей, И золоченой ни была. В горах старик седоголовый, Что ходит в шубе круглый год, Так подковать умеет слово, Что в мир пословица войдет. О, горцы старые! Не раз им Еще народ воздаст хвалу. Служил советчиком их разум И полководцу и послу. Порою всадник не из местных Вдали коня пришпорит чуть, А старикам уже известно, Зачем в аул он держит путь. Какой обременен задачей, Легка она иль нелегка, Посватать девушку ли скачет Или наведать кунака. Был Камалил Башир из Чоха Ребенком маленьким, когда Старик предрек: «Он кончит плохо, И многих горцев ждет беда. Их дочерей и женщин скоро Красавец этот уведет. Спасая горцев от позора, Родной отец его убьет…» Когда над верхнею губою У Шамиля белел пушок И босоногою гурьбою Шамиль командовать лишь мог, Сказал о нем еще в ту пору Старик гимринский как-то раз: «Дымиться он заставит порох, И будет гром на весь Кавказ!» Старик, услышавший в ауле Стихи Махмуда в первый раз, Сказал: «Он примет смерть от пули Из-за красивых женских глаз…» Душой робея, жду смущенно, Что скажут на мои стихи Не критики в статьях ученых, А в горских саклях старики. Они горды не от гордыни, И знаю: им секрет открыт, О чем в обуглившейся сини Звезда с звездою говорит. Они горды не от гордыни. Путь уступая их коню, Я в гору еду ли, с горы ли, Пред ними голову клоню. Мой Дагестан Когда я, объездивший множество стран, Усталый, с дороги домой воротился, Склонясь надо мною, спросил Дагестан: «Не край ли далекий тебе полюбился?» На гору взошел я и с той высоты, Всей грудью вздохнув, Дагестану ответил: «Немало краев повидал я, но ты По-прежнему самый любимый на свете. Я, может, в любви тебе редко клянусь, Не ново любить, но и клясться не ново, Я молча люблю, потому что боюсь: Поблекнет стократ повторенное слово. И если тебе всякий сын этих мест, Крича, как глашатай, в любви будет клясться, То каменным скалам твоим надоест И слушать, и эхом вдали отзываться. Когда утопал ты в слезах и крови, Твои сыновья, говорившие мало, Шли на смерть, и клятвой в сыновней любви Звучала жестокая песня кинжала. И после, когда затихали бои, Тебе, Дагестан мой, в любви настоящей Клялись молчаливые дети твои Стучащей киркой и косою звенящей. Веками учил ты и всех и меня Трудиться и жить не шумливо, но смело, Учил ты, что слово дороже коня, А горцы коней не седлают без дела. И все же, вернувшись к тебе из чужих, Далеких столиц, и болтливых и лживых, Мне трудно молчать, слыша голос твоих Поющих потоков и гор горделивых». |
