Замерзшие шапки гортензии раскачивались на ветру. Осень всегда казалась мне временем сна, но сегодня она навевала лишь мысли о смерти. С каждым шагом я впадал во все более мрачное расположение духа, и в какой-то момент совсем перестал поднимать голову от земли, не отводя взгляда от мысов ботинок и каменной мостовой. Все казалось ненатуральным и я, и улица в осени, и собственные мысли. Шелест лоскутной листвы навязчиво старался помочь осознать очередную тревожную мысль.
Просунул руку под спешно намотанный на шею шарф, поглаживая кончиками пальцев укусы. Как-то раз прихожанин на исповеди рассказал мне, что получает удовольствие только, когда жена совершает над ним насилие…
От дальнейших размышлений спасло лишь то, что я уже стоял перед нужной калиткой. Пожухлый газон и каким-то чудом до сих пор цветущая в горшке герань. Плетущаяся роза ползла по фасаду ящерицей, обрамляя окна. Тут так красиво летом. Как невыносимо хочется курить.
Низкая калитка открылась со скрипом, что всегда было визитной карточкой дома Ричарда. Как и дорожка к крыльцу, которую никогда не чистили от багряной листвы. Вспомнил приоткрытые губы, в которые так жадно впивался в одном из снов… Она стонала в мой рот… Да за что? Почему сразу не понял, что блудница и есть она? Как же меня ослепило собственное тщеславие, собственная якобы избранность.
Дернув головой, которая снова начала болеть, наконец-то постучал в дверь. Потом еще. И еще. Я был очень навязчив, обессилев находиться в одиночестве.
Не прошло и десяти минут, как Ричард осторожно приоткрыл дверь, демонстрируя миру лишь настороженный правый глаз. Я расслышал кусок возмущенного бормотания о наглых подростках. Увидев меня, он тут же осекся и чуть не выронил очки, которые пытался приладить на носу.
— Майкл? Что случилось? Еще же только шесть утра.
— Можно войти? — я протиснулся в приоткрытую дверь и прошел в гостиную, так и не дождавшись ответа.
— Что случилось? Кто-то умер?
Похоже, я его испугал, иначе откуда эта старческая паника, затапливающая все вокруг.
— Нет, никто не умер.
Так же без приглашения я присел на низкий диван у окна, задев ногой кофейный столик, который отозвался звоном не вымытых с вечера чашек. Ричард так и остался стоять в дверном проеме, нервно протирая полой халата очки. Почему-то очень захотелось, чтобы он наконец отстал от этих чертовых очков.
— Я хотел поговорить с тобой, Ричард, — сцепил руки в замок, рассматривая мелкие ссадины на костяшках пальцев, как будто продирался сквозь кусты. Откуда это все… — Что есть испытание веры?
Брови Ричарда резко взлетели, покрывая лоб сетью глубоких морщин. Когда он заговорил, голос был под стать трясущимся пальцам:
— У тебя больной вид, Майкл, — присел в кресло, не отрывая от меня тяжелого взгляда. — Ты обращался…
— Я тебя про другое спрашивал! — Сам не заметил, как перешел на крик. — Прости. Я плохо сплю. Вообще почти не сплю.
Ричард снова откинулся в кресле, сложив руки на животе и уставился куда-то в балки потолка, словно надеясь, что там появится ангельские послание, объясняющее все происходящее.
— Ну, насколько я разумею в предмете, испытание веры — это то, что посылает тебе Господь для преодоления.
— Я не могу преодолеть то, что мне послано, — готов был разрыдаться от множества отвратительных чувств и мыслей. Во мне столько грехов, что их невозможно преодолеть. Даже тщеславие, и то душит изнутри.
— Майкл, а в чем ты увидел испытание веры? — Он слегка потрепал меня по плечу, то ли ободряя, то ли привлекая к себе внимание. Может быть он задавал этот вопрос уже не один раз. Настороженность. Испуг. Удивление. Как много всего в хаосе морщин и поблекших глазах. Даже для Ричарда я выглядел сумасшедшим. А ведь я не рассказал всего. Что к лучшему.
— Есть… Женщина… Она сводит меня с ума. Она говорит ужасные вещи обо мне. Которые правда. Все правда.
— Ты чувствуешь к ней желание? — Он сказал это как-то очень отстраненно и задумчиво. Так обычно бывает, когда мутная вода разговора рождает воспоминания. Я уже не мог сосредоточиться на интонации его вопроса, меня душили гнев и похоть.
— Да. Каждый раз. Как только я сталкиваюсь с ней, — я спрятал лицо в ладонях, чувствуя, как горит кожа от стыда. Я пастор католической церкви, который должен идти по пути благодетели, поддался искушению дьявола… Как же хочется курить… Ричард медлил с ответом, видимо, находясь в шоке от моих слов. Его я тоже подвел.
— Ну, все мы не святые.
Я подумал сначала, что он пошутил. Но нет. Ричард был предельно серьезен.
— Ты не понял, по-моему, мне снится, что я ее…
— Да все я понял, — он неожиданно раздраженно махнул рукой в сторону, как будто отметая все сказанное мной. — Тебе не надоело корчить из себя святошу?
Я онемел от того, что услышал, безвольно уронив руки между коленей. Очки Ричарда скрадывали щедро разлитую в глазах злость, но мне не становилось от этого легче. Я искренне не понимал, чем мог вызвать его гнев.
— Послушай…
— Нет, это ты меня послушай, Майкл, твоя идеальность уже на зубах вязнет, — он резко встал, тяжело опираясь на подлокотник, и подошел к окну, оказавшись у меня за спиной. Не имея больше собеседника, я растерянно уставился на заварной чайник. Он был испещрен мелкими розочками, как лицо оспой. Я действительно настолько… Плох?
— Понравилась тебе женщина, какие испытания веры, что ты вообще городишь?! — Голос становился все раздраженнее. — Может тебя канонизировать за душевные муки?! Встает у него, видите ли, чудо просто!
У меня поплыло перед глазами, стараясь как-то сфокусироваться, сжал голову руками, продолжая сверлить взглядом чайник. Ничего не представляю из себя. Где вообще я, если все, что вызываю в других — желание себя окончательно уничтожить? Так люди меня видят, как… Святошу? Даже Ричард и тот как оказалось не испытывает ко мне ничего, кроме раздражения.
— Вон, прошлый пастырь, Райли, имел дочь Остинов у них же дома, а когда та забеременела, сказал, что она нагуляла. И ему все поверили! А девчонка спрыгнула со скалы в итоге. Её весь город затравил.
Я медленно обернулся, движения давались с трудом, приходилось преодолевать тупое отчаяние внутри, там, где должна была бы быть вера.
— Остинов?
Ричард посмотрел на меня абсолютно диким взглядом, поджал губы, поправил очки, а потом, оскалив мелкие крысиные зубы, неожиданно перешел на крик:
— Ты кроме себя кого-нибудь слышишь вообще?! А, пастор?! Остинов! Да! Это же самый важный момент моего рассказа!
— Да пошел ты, Ричард. Пошли вы все.
Уходя, с такой силой пнул ногой кофейный столик, что он опрокинулся, отлетев на приличное расстояние. Все в осколках фарфора. Они трещат под ногами. Как кости. Как белые хрупкие кости покойников.
***
Джейкоб Райли. Его портрет висел в моем кабинете, рядом с портретами других предшественников. С залысинами, но сохранивший остатки некогда пышной курчавой шевелюры отец Джейкоб напоминал постаревшего ангелочка с рождественской открытки.
Глядя в его по-детски наивно распахнутые глаза, я не мог отделаться от чувства, что сказанное Ричардом было чудовищной ошибкой. Или, быть может, я что-то не так понял, не так увязал события?.. Торопливо отвел взгляд в сторону, словно боясь, что в мгновение пасторальный портрет прератится в сатанинскую маску. Разве можно представить этого человека извращенцем, домогающимся прихожанок? А если все догадывались о пагубном пристрастии отца Джейкоба, то почему никто ничего не предпринял? И неужели сами Остины не знали о том, что происходило в соседней комнате? Или они игнорировали происходящее? Что за бред… Больше похоже на разыгравшееся воображение старика.
Как же хочется курить…
Начал зачем-то перекладывать предметы на столе, сдвигая их на миллиметры в тщетной попытке унять тревогу.
…Наверное, забеременела от кого-нибудь из местной шпаны, а потом выдумала душещипательную историю, лишь бы все пожалели бедную девочку. Сколько ей было? Восемнадцать? Двадцать?
