Я избегал думать, что ошибся в случае с Элизой, ослепленный своей якобы правотой. Как Ричард непоколебим в истинности своих воспоминаний, так и я не допускал сомнений в себе.
Только и оставалось, что кивнуть, сцепив зубы. Ричард тут же расплылся в довольной улыбке.
— Терпение, любовь и прощение, друг мой — вот то, чем ты должен всегда руководствоваться.
Скрипнуло старыми пружинами кресло — Ричард сдвинулся чуть вперед, замерев на самом краешке, пытаясь заглянуть мне прямо в глаза.
— Я чувствую, что ты что-то не договариваешь, и это терзает тебя. Но если ты не готов открыться мне, то и помочь мне больше нечем. Не знаю, что у тебя произошло, но поверь старику — не стоит идти коротким путем. Он никогда не бывает верным. Ты должен быть выше и не потворствовать злу в своей душе: помни, что нет нетварного зла, которое существует само по себе, вне человеческой души. Только в человеке живет свет и тьма, и от внутренней тьмы ты защищаешь людей.
***
Слова Ричарда не давали покоя. Я привык доверять ему, но сейчас все во мне бурлило невысказанными мыслями, которые не давали уснуть. Ворочался, не в силах сомкнуть глаз, припоминал подходящие строки из Писания, которые мог бы привести в доказательство того, что хваленой любви и терпения не всегда достаточно для отвращения человека от греха. Взять хотя бы «предали заклятию всё, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и ослов мечом».
Я настолько увлекся, что упустил момент, когда она пришла.
Дева Мария стояла посреди моей скромной спальни, а я даже не мог пошевелиться, только жадно блуждал по тонкой фигуре глазами, словно, не веря в то, что вижу.
В два шага она преодолела расстояние до кровати и невесомо опустилась рядом.
— Это сон, — успокаивающе произнесла она, касаясь моих волос. Затем склонилась, тонкими прядями щекоча лицо, и прижалась ко лбу губами.
Закрыл глаза, мечтая раствориться в этом моменте и том чувстве теплоты, что росло и ширилось во мне. Почувствовал, как Дева отстранилась, вновь проводя, словно в прощании, по моим волосам.
На ощупь перехватил ее руку и осмелился прижаться к ладони благодарным и торопливым поцелуем — так боялся, что она вот-вот исчезнет.
И она, конечно же, исчезла, растворившись в утреннем сумраке. Но перед этим, когда я, ошалевший от собственной наглости, заглянул ей в лицо, она наградила меня едва заметной улыбкой.
========== Часть 2. Уныние ==========
Впервые в жизни мне было так легко вставать. Казалось, все мысли заняло собой воспоминание о Деве, придавая мне бодрости духа. Если б только это был не сон… Но стоит довольствоваться малым, ведь даже явление Девы во сне сродни чуду. Чуду вдохновляющему и ободряющему.
Я чувствовал, что только одни лишь мысли о ней делали меня лучше и светлее внутри. Если раньше теснота исповедальни вгоняла в панику, и все силы уходили на то, чтобы не дать страху завладеть собой без остатка, то сегодня мысли о незримом присутствии Девы придавали мне спокойствия.
Я ни разу не позволил себе отвлечься во время исповеди, хотя и несколько раз с трудом удержался от порыва взглянуть на некоторых из прихожан, сидевших за разделяющей нас тонкой перегородкой. Конечно же я знал, что каждый человек в той или иной мере склонен к греховным поступкам, но некоторые признания стали для меня сегодня неприятным сюрпризом.
Как много я слушаю, и как мало слышу. Получается, мне проще ходить ослепленным лживым фасадом благообразности, чем, преодолев трусость, встретиться с пороком лицом к лицу. Как в случае с Элизой. Кто тогда из нас более грешен, я, который лжет самому себе, или она, когда лжет другим?..
— Я хочу исповедаться, святой отец.
Голос был мне неуловимо знаком, мягкий и вкрадчивый, полный глубокими обертонами. Почти против воли я вгляделся в решетчатое окошко, стараясь рассмотреть профиль женщины. Мгновенное узнавание поразило меня, заставив вздрогнуть всем телом, кончики пальцев похолодели, и я поспешно сцепил их в замок, стараясь унять дрожь.
Неужели сама пресвятая Дева Мария удостоила такого грешника, как я, появлением в своем человеческом воплощении?!
От разрывающих горло восторга и радости я смог только выдавить из глотки заученные фразы, сетуя, что не могу вложить в слова искреннюю радость:
— Господь да будет в сердце твоём, чтобы искренно исповедовать свои грехи от последней исповеди…
— Моя последняя исповедь была… — Еле слышный шепот угас, и она погрузилась в тишину раздумий, позволяя мне наслаждаться счастьем духовной близости. — Это неважно. Я пришла рассказать, святой отец, как сильно мое желание овладеть тобой…
Меня передернуло, как от пощечины. Она не могла этого сказать. Я ослышался. Там было что-то другое. Другие слова.
— Что?.. Я не… — воздуха не хватило на конец фразы. Радость мгновенно обернулась лезвиями, пресекавшими попытку вздохнуть и отдающимися болью в грудине. Она приблизила лицо к реечному перекрестью, не отводя темного взгляда от моего лица. Неожиданно появившийся аромат духов мгновенно стал удушающим.
— Я сказала, что хочу тебя, как мужчину.
— Это недопуст…
Не дала защититься, продолжая так быстро и вкладывая столько жара в слова, будто получала греховное удовольствие только от рассказа:
— Я хочу, чтобы ты овладел мной, как Зверь из снов. Я думаю об этом каждую ночь и мастурбирую так яростно, что пачкаю кровью простыни. Даже сейчас, когда говорю…
— Перестань!
На лбу выступил ледяной пот. Я зажмурился так сильно, что под веками расплылись алые пятна. Пресвятая Богородица, убереги…
— Отказываешь в исповеди? — голос стал как будто ниже, пропитанный угрозой. Он заставил меня открыть глаза и уставиться тупым взглядом на окошко, единственную защиту от демона, если не считать веры. Продела тонкие пальцы в ячейки решетки, царапая дерево ногтями, выкрашенными в похотливый красный.
— Ты так звал меня во снах, а теперь говоришь перестать?
— Я никогда не звал тебя. Я просил у Бога помощи! — Неужели он оставил меня? Неужели все это время был настолько грешен, что ни одна из молитв не была услышана?..
— Я твоя помощь, — ее дыхание коснулось моей щеки сквозь решетку. Постанывала в тишине как во снах, изнывая от нетерпения… Бог не может меня оставить. Это испытание дано за грехи, и я не могу презреть самого себя только из-за…
— Ты соблазняешь меня. Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына своего примиривший мир с Собою и ниспославший Духа Святого для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я буду молиться за тебя.
Она в бешенстве зашипела и, уязвленная словами молитвы, вскочила с места, хлопнув изо всех сил дверцей исповедальни. Яростный цокот туфель разносился под сводами, пока наконец не исчез.
Не знаю, сколько сидел еще, молясь и прося у Девы Марии, чтобы она дала мне знак. Слишком похотливы были её слова, слишком похотлива она сама… Я вспомнил, как во время молитвы рука, до этого цепляющаяся за оконце, скользнула вниз. Я не должен думать об этом. Я не должен думать о глазах, смотрящих с животным желанием. Я должен молиться.
***
В этот раз я сам был Зверем. Блудница подо мной изнывала от страсти, сама насаживаясь на член так глубоко, что я не мог сдерживаться и входил в её лоно со звериными криками. Потом она стала умолять меня о большем, ублажая пальцами свой анус и, плача, предлагала себя. Я не смог противостоять искушению…
Это была ужасная ночь. Проснулся истощенным настолько, что едва мог бороться с непрекращающейся тошнотой.
Долго сидел на кровати, раскачиваясь, без единой мысли в голове. В ушах звучали ее стоны и извращенные просьбы. Мокрые от ночных поллюций простыни. Я схожу с ума. Я католический священник, и я схожу с ума.
***
Я смотрел на постель, замерев на пороге спальни. Всего лишь недавно отход ко сну был наградой после ежедневных трудов, но сейчас даже просто нахождение в этой комнате походило на дьявольское искушение. Отрывки сновидений крутились в голове хороводом навязчивых повторений. Невыносимо. Хотелось кричать, валяться по полу и умолять, чтобы кто-то вынул эту дрянь из моей головы.
