Я вскарабкался по вантам и качающимся пертам, соскальзывая вниз, поскольку корабль всё ещё кренился на левый борт.
Рядом трудились мой друг Макс Гаусс, наш товарищ по кают-компании Тарабоччиа и кадет-четверокурсник Арвей. Стоило нам распустить сезни, удерживающие свёрнутый парус на рее, я понял, что это не простая тренировка, только чтобы экипаж не расслаблялся — впереди с ужасным грохотом поднялось облако красной пыли, а за ним последовал всплеск, означавший, что перерезали якорный канат, чтобы в спешке отплыть. Однако не было времени удивляться.
Мы отдали последний сезень, и парус скользнул вниз, а в это время матросы на палубе налегали на фалы, чтобы его расправить. Гаусс и я, как обычно, остались наверху, чтобы присмотреть за бык-горденями, но Залески крикнул нам:
— Забудьте о бык-гордене! Мигом на палубу и к брасам!
Явно произошло что-то серьезное, поэтому мы с Гауссом соскользнули на палубу по грот-стень-фордуну, вместо того чтобы, как положено, спуститься по вантам.
Спустившись вниз, я понял — «Анхарад Притчард», стоящий на причале рядом с нами, охвачен тем же непостижимым безумием, что и наш корабль, чем бы оно ни вызвано. Они и так собирались отплывать, но сейчас поднимали якорь и разворачивали паруса, как будто с берега надвигается сам дьявол. Бросив случайный взгляд на морской горизонт, я заметил пересекающую его необычно прямую тёмную линию, однако в тот момент мне это ни о чём не говорило.
Уже внизу, на палубе, я вместе с остальными налегал на брасы, чтобы развернуть реи по ветру — дул легкий утренний бриз. Когда корабль начал движение, я заметил, что воздух наполнился легкой, но неприятной вонью тухлых яиц, а море вокруг нас прямо-таки закипело, на поверхность кверху брюхом всплывала оглушенная рыба. Происходило что-то ужасное. Теперь уже вся гавань Тальталя звенела от какофонии колоколов, сирен и грохота якорных цепей в клюзах — все спешили убраться прочь, или, по крайней мере, вытравить побольше каната, чтобы пережить надвигающееся нечто.
Мне стало страшно — впервые с тех пор, как подняли тревогу. Не в последнюю очередь я ощущал беспокойство из-за того, что как только всё это началось, капитан вернулся на борт, прервав краткий визит на берег. Теперь он был занят шумной разборкой с лейтенантом Залески, поскольку тот пытался снять корабль с якоря.
— Залески, я требую объяснения, что всё это значит. Вы что, совсем рехнулись? Зачем кораблю выходить в море? Почему вы запросто бросили якорь и пять сотен метров цепи? Клянусь, вы лично за это заплатите...
— Минутку, герр командир, я всё объясняю... Эй, ты, не надо брасопить идеально, нам нужно просто убраться отсюда... Да, герр командир, я понимаю... Один момент, если позволите...
Бриз наполнил крюйсель, и я подумал — в самом деле, не сошёл ли Залески с ума? В этом плаванье происходило так много странного, а с тех пор как мы вышли из западной Африки, нас будто преследовали неудачи. Но все предположения закончились в тот момент, когда прямо в правую скулу корабля ударила приливная волна.
Это произошло очень эффектно — спокойный Тихий океан, голубое небо над поручнями полубака, а в следующее мгновение над нами зависла прозрачная, кажущаяся неподвижной гора тёмно-зелёной воды, увенчанная гребнем пены. Это всё, что я успел увидеть за несколько мгновений, поскольку меня, как и многих, кто в этот момент ни за что не держался, сбило с ног, когда налетела волна.
Нос корабля задирался все выше и выше, мачты и такелаж яростно скрипели и стонали, нас бросило назад, а потом, когда корабль ухнул в ложбину между волнами, швырнуло вперед. Бушприт погрузился под воду, корабль тряхнуло, он едва выровнялся перед тем, как встретиться со второй волной, несущейся к берегу от эпицентра далекого подводного землетрясения.
Наш корвет был построен далеко не идеально, и, судя по звукам этой короткой, но яростной скачки в гавани Тальталя, его мореходные качества явно не улучшились. Но каким-то чудом мы пережили эту опасность, как пережили и многие другие с тех пор, как прошлым летом покинули Полу.
Единственными кораблями, не повреждёнными приливной волной, остались «Анхарад Притчард» и недавно прибывший в Тальталь пароход, которому хватило давления пара в котлах, чтобы выйти в море. Если бы не присутствие духа линиеншиффслейтенанта Залески, нас постигла бы та же участь, что и остальных. Жертв оказалось не слишком много — несколько несчастных экипажей лодок и люди на борту опрокинувшегося лихтера. Что же касается горожан, они давно привыкли к таким капризам природы и при первых раскатах землетрясения перебрались на небольшой холм за городом.
Но остальные суда на якорной стоянке Тальталя серьёзно пострадали. Великолепный «Падерборн» ударило в борт и выбросило на берег, теперь он самым жалким образом лежал на боку со сломанными мачтами и спутанными реями. Два корабля затонули, два других столкнулись, а итальянский барк, который удержал якорь, остался на плаву только ценой перерезанной, как бритвой, якорной цепи и разрушения значительной части носового набора.
А что касается входного отверстия помпы и моего укушенного пальца — как только мы снова встали на якорь и опять накренили корабль, меня еще раз отправили вниз, на этот раз с гаечным ключом и молотком, чтобы снять коробку фильтра. Подняв её на палубу, мы обнаружили внутри изрядных размеров краба. Очевидно, он поселился там еще мелким, а потом вырос и так разжирел на питательном бульоне дна колодца, что уже не смог выбраться. Должно быть, он сидел там не один год.
Биолог герр Ленарт заспиртовал его для своей коллекции. Мы вернулись назад, в усыпанную обломками кораблей бухту, наш водолаз стал искать потерянный якорь, и мимо прошел «Анхарад Притчард», наконец направившийся домой, забрав двоих моряков, находившихся на берегу во время удара волны.
—У вас всё в порядке? — крикнул в рупор Залески.
— Нормально, спасибо, «Виндишгрец». Повреждений нет. А как у вас?
— Думаю, тоже порядок. Но что за волна!
— Ну, да это ещё ничего. Мелочь, футов сорок, наверное. Видели бы вы Вальпараисо в семьдесят третьем! Землетрясение, потом пожар, а после — приливная волна. Потеряли половину экипажа, когда танцзал сполз по склону горы. А сейчас — так, просто лёгкий шлепок. И спасибо, что прооперировали нашего юнгу. Пошлите счёт владельцам по адресу, что я дал, в Кармартен.
— Спасибо. Пошлём. И счастливого пути!
«Анхарад Притчард» вышел в море. В тот день я видел его в последний раз и не вспоминал до тех пор, пока не обнаружил, что сижу среди его останков на пляже бухты Пенгадог, что ниже церкви. Старик «Виндишгрец» давно канул в лету, как и империя, под флагом которой он ходил. А что касается его экипажа, мне, одному из самых младших на борту, теперь почти сто один, так что, надо полагать, остальные триста пятьдесят шесть человек сошли в могилу много лет назад.
Порты того побережья — Тальталь, и Мельхионес, и Арика, и все остальные — тоже мертвы, должно быть, уже добрых полвека, грузовые пристани затихли, покинутые глинобитные дома разрушает ветер пустыни, а волны Тихого океана неустанно накатывают на берег, где лают морские львы, не потревоженные человеческой суетой.
Жив только я, совершив полный круг, чтобы в конце концов встретиться с останками давно забытого корабля.
Мысли о бренности земной жизни прервались, когда мимо прошёл человек, выгуливающий собаку. Похоже, он не привык к подобным зрелищам — играющая на губной гармошке монахиня и древний моряк, сидящие среди шпангоутов разбитого корабля. Он приветствовал нас натянутым «добрый вечер» и поспешил прочь, в сторону церкви и дорожки.
Уже начинало темнеть, а сестра Фелиция, должно быть, ожидала нас к чаю ровно в пять, поэтому я окликнул Кевина, и они вдвоём помогли мне забраться в машину, чтобы ехать в Плас. Когда мы проезжали мимо «Герба», я поискал глазами носовую фигуру корабля, но не увидел ее. Однако я всё же получил некоторое удовлетворение, заметив у телефонной будки рядом с пабом того человека с собакой, он беседовал с полисменом в патрульной машине, указывая в сторону пляжа.
