И ночное небо шепчет:

— Найди.

Орихиме просыпается со вкусом крови на губах, она дрожит и пытается стереть этот привкус, но, очевидно, он пришёл из сна. Страшная догадка, словно азот замораживает внутренности, и целую вечность нет способности шелохнуться. Волчица только пялится на своё отражение в окне.

Иноуэ вскакивает с пола и бежит в спальню Куросаки, совершено не думая о правилах приличия. Она буквально нападает на него, ничего не подозревающего и спящего:

— Ичиго! Ичиго! Ичиго!

— Орихиме, какого черта, — рычит он из-под подушки.

— Я убийца? Скажи мне, я убийца? Я кого-то убила? — только и может тараторить девушка, дрожа всем телом и глотая всхлипы.

Мужчина вылезает из укрытия одеяла, и его пристальный взгляд, такой серьёзный и внимательный, пугает её.

— Что ты вспомнила? — с расстановкой выдыхает он.

— Я… я бегу в лесу и… и чувствую сладкий запах, из-за которого хочу есть.

Иноуэ смотрит на Ичиго. Её глаза так открыты, как никогда прежде, всем существом она жаждет правды, но боится услышать её.

— Значит так, ты никого не убивала и не ела.

Орихиме облегчённо выдыхает.

— Только собиралась сожрать парочку туристов.

И сразу же давится воздухом следующего вдоха.

— Но там не бывает туристов, я тщательно выбирала место. Там даже грибы не собирают!

Куросаки ухмыляется как-то снисходительно и спокойно растягивается на кровати. Иноуэ старается не смотреть на его голый торс.

— Всегда бывают форс-мажоры. И на будущее, там чужая территория, поэтому охота там под запретом.

Орихиме поджимает губы:

— Так, значит, я на тебя не нападала?

Ичиго кивает:

— Я не стал говорить правду. По опыту знаю, лучше, когда такие, как ты, вспоминают всё сами.

Волчица отводит взгляд и слишком долго изучает стену, вопрос крутится на языке, но она слишком сильно боится ответа, поэтому закусывает губы — на физическом уровне удерживая слова — и направляется к выходу.

— Спокойной ночи. Прости, что разбудила, — только это и бросает на прощание.

Утром Ичиго отвозит её домой.

Когда тем же вечером Орихиме садится в машину Куросаки, то не может даже вспомнить, что делала целый день — невысказанный вопрос бился в голове, как зёрнышко поп-корна, прыгающее в агонии прежде, чем лопнуть. И Иноуэ лопается: только оказавшись в салоне, она выдаёт:

— Я должна есть людей?

Ичиго выглядит действительно удивлённым.

— Хм, знаешь, — он медлит, и Орихиме это нервирует, — я хотел завтра с тобой об этом поговорить.

— И? — девушка сглатывает, хотя во рту сухо.

Собеседник о чём-то задумывается, сдавливая руль так, что костяшки белеют и выступают тонкие жилы.

— Я тебе всё скажу, но сначала мы приедем на место.

В этот момент Орихиме уже знает ответ и может только надеяться на его ошибочность, но холод уже ползёт по коже.

— Да.

Иноуэ вздрагивает всем телом, словно её ударили, именно сейчас весь ужас этого факта настигает её, неожиданно беспомощную. Пока это (смерть) было лишь догадкой, то казалось чем-то слишком далёким (пока не коснулась её костлявой дланью).

Нереалистичным.

— Нет. Нет-нет-нет. — только и может скулить она, когда обретает голос, чтобы сопротивляться этой истине. — Нет!

Орихиме одержимо качает головой и пятится от Куросаки.

— Нет. Я не могу.

Все её существо заполняет одно слово: «Нет!».

— Послушай.

Мягкий голос Ичиго бьёт хлыстом, и девушка отшатывается, как от удара, спотыкается, путается в ногах и падает на землю.

— Я не могу есть людей, — плачет она, содрогаясь.

Иноуэ дергается, когда Куросаки прижимает её к себе и гладит своими большими ладонями по голове. Он слишком тёплый, горячий, обжигающий, и ей становится дурно и приятно одновременно.

— Нельзя было тебе говорить это сейчас, но послушай, тебе вовсе не обязательно убивать их, — шепчет он, укачивая её в своих объятиях.

— Я… я не могу, это… это просто неправильно, — возражает Иноуэ.

Ичиго молчит, лишь его длинные пальцы путаются в волосах, и Орихиме совсем не реагирует, когда он неосторожно — в другое время было бы больно — дёргает пряди. Сейчас её бьёт озноб, и только паника удушающим газом окутывает всё тело.

Началось.

Орихиме не может дышать, пока диафрагма скручиваются узлом.

— Помоги. Помоги. Оставь… оставь меня человеком, — хрипит она, цепляясь за Куросаки.

Он прижимает её ближе, утыкая лицом в собственную грудь, его тело для неё подобно скале — такое же твердое и застывшее.

— По…пожалуйста, — вырывается из опустошенных лёгких.

Орихиме шкрябает по его плечам, груди и спине скрюченными пальцами.

— Я… я не могу, не могу, Орихиме, — сдавленный и растерянный выдох из каменной груди обрушивается на неё. Сквозь толщу своих ощущений она умудряется почувствовать беспомощность Ичиго в её боли, и это пугает Орихиме ещё больше.

Тело прорезает боль, перекручивающая внутренности, мышцы и кости, как в мясорубке, волчица дёргается и вырывается, но Ичиго не отпускает, прижимает к себе и продолжает укачивать. Она ещё способна слышать его тихий и тусклый голос:

— Всё хорошо, Орихиме, всё хорошо.

Она хныкает и скулит, выворачиваясь и изламываясь: суставы трещат и жилы лопаются.

— Я не хочу. Не хочу, — звучит через какое-то булькание.

Пальцы становятся липкими, и в голову ударяет запах крови, лёгкие горят, лишенные жизненно необходимого кислорода.

— Орихиме, позволь этому случиться, не сопротивлялся. Не мучай себя, — нашептывает тихий голос в макушку.

И Иноуэ уже кричит, не в силах выносить голодной боли.

— Пожалуйста, Орихиме, не сопротивляйся, — горячее дыхание жжёт кожу.

Кровь кипит в венах, а она кричит и кричит, тело выворачивается и позвоночник хрустит, перестраиваясь — сдавливаются и растягиваются межпозвоночные диски. Сквозь дрожащую пелену волчица видит свои неправильно вывернутые руки с огромными когтями, и они в крови; на миг различает лицо Ичиго, перекошенное отчаянием, и сладко-солёный вкус оседает на языке. Она утыкается лицом в его окровавленную рубашку. Погружаясь в сладкий-сладкий сон с привкусом металла.

Лес насыщен ароматом липы и терпкой зелени. Ветер приносит множество запахов, и среди них — тот, что сеет трепет внутри.

Проснувшись, Орихиме видит Ичиго, его глаза тёмные, пронизанные золотым, прикованы к ней, и она даже не удивляется, увидев вместо вчерашнего леса гостевую спальню Куросаки.

— Почему?

Мужчина сжимает челюсти, и желваки ходят по его лицу — он понимает, о чём она говорит.

— Если постоянно сдерживать волка внутри, то можно сойти с ума. Я видел это.

Иноуэ кусает губы и отводит взгляд — она не может смотреть на него слишком долго, и начинает разглядывать голубоватый потолок.

— Но иногда можно?

— Раз в три-четыре месяца, не чаще.

Становится холодно, а их разговор такой напряженный и голоса такие сухие, что девушке становиться зябко и неудобно только от этого. Она подчиняется больше инстинкту, чем рассудку, когда шарит по мягким простыням и, найдя горячую широкую ладонь, сжимает её.

— Разве я не могу есть мясо животных, просто сырое мясо?

Шумный выдох сквозь зубы заставляет Орихиме вздрогнуть, и грубые пальцы сильнее стискивают её руку, что плохой знак.

— Это проклятие. В этом и суть, что нужно есть именно людей.

Может, прежним ужасом эта мысль уже и не обладает, так как у Орихиме было немного времени свыкнуться, но это действительно пугает, так как смириться она с этим не может. Теперь её пугает близость и неотвратимость страшных происшествий.

— Я понимаю, как тебе сложно. Нет, на самом деле, я не представляю, что ты чувствуешь. Но никто не заставляет тебя убивать.

Грудь и горло сдавливает злость — ведь не только в убийстве дело!

— А кто будет?! — спрашивает в ярости Орихиме, ведь от перемены слагаемых сумма не поменяется, она убьёт или кто-то для неё — цель у этого будет одна и результат один.