«Как у программиста», – подумала Пашка.

– Взрослая девушка, а на дорогу не смотрите, – не зло, а скорее, с издёвкой ухмыльнулся человек. До Пашки наконец дошло, что только что её чуть не сбили, и злоба вспыхнула с новой силой.

– Иди в пень, мудак очкастый! – крикнула она. – Права купил, а мозги нет?! Тут переход, мать твою! Какого хрена творишь?!

– Я-то виноват, не затормозил, – скромно улыбнулся человек. – Но и тебе следовало смотреть по сторонам, в школе не учили?

– Слушай, хавальник завали, а?! Были бы руки свободны, ты бы у меня уже кровью харкал, умник!

Машина тронулась с места вперёд. Пашка хотела, было, крикнуть вслед что-нибудь обидное, однако человек не уехал, а просто освободил пешеходный переход. Затем вышел из машины, аккуратно прикрыв дверь. «Программист» был высокий, довольно худощавый – наверное, даже Сумчик был шире его в плечах. Он подошёл вплотную к Пашке, сказав:

– Повтори.

К Лысой не нужно было лезть за словом в карман, и если этот придурок подумал, что, выйдя из машины, он её напугает, то серьёзно просчитался. Набрав побольше воздуха в грудь, Пашка разразилась громким – на всю улицу! – потоком настолько отборного мата, что, если бы крепость выражений измерялась в метрах в секунду – наглеца бы давно сдуло с места. Казалось, даже Заяц на руках стал отходить от наркоза немного активнее. Пашка умудрилась задеть и его самого, и его родословную, и его машину, и замахнулась, было, на его отца, когда хлёсткая и сильная пощёчина привела её в чувство.

Человек, казалось, и мускулом не шевельнул – но было больно. Пашка с изумлением смотрела на него, а затем злость разобрала её окончательно. Сжав кота на руках покрепче, она хотела пнуть «программиста» в промежность, как недавно сделала с издевавшимся над котом Клоуном, но тот как-то развернулся и поймал её ногу. Хватка была крепкой – Пашка поняла, что находится в опасном положении. Пыталась выдернуть ногу, но тщетно: человек держал её, кажется, даже не напрягаясь.

– А ну отпусти, сука! – крикнула она угрожающе. В таком положении приходилось ещё и контролировать руки, чтобы не сжимать кота слишком сильно. Он, впрочем, уже испытывал, должно быть, некоторые неудобства.

– Извинись, тогда отпущу.

– Пошёл ты.

В следующий момент из-за короткого рывка Лысая потеряла равновесие и ударилась о каменную кладку затылком. Упала на спину: Заяц был в безопасности. Из глаз брызнули слёзы боли – гравитация не пощадила бритый череп.

– На хер иди, мудак!!! – крикнула она в спину уходящему человеку. – Сука! Падаль ты гнойная!..

Но тот больше не оборачивался: сел в машину, окинул лежащую на земле Пашку прощальным взглядом, закрыл стекло и поехал прочь. Напоследок – наверняка в качестве унижения – даже издал короткую серию гудков, от чего Пашка только ещё больше разозлилась.

Всю дорогу до дома она думала: если ещё раз повезёт встретить эту сволочь, уже со свободными руками – то я не успокоюсь, пока не отмудохаю его хорошенько.

Голова сильно ныла.

Пашка не знала, в какой момент она стала такой: внутри неё словно помещались огромные запасы сжатого газа, от единой искры способные вспыхнуть ярким пламенем, и пламя это было её яростью. Злоба, выжигающая Лысую изнутри, вспыхивала за секунды – и за секунды исчезала, как не было, а вот последствия, к сожалению, никуда не девались. Пока что это не приносило особого вреда, а потому Пашка не особо беспокоилась о том, чтобы найти способ эту злобу сдерживать. Но она понимала, что однажды это может сыграть с ней злую шутку.

– Ну чё, Заяц, всё нормально? – спросила она, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, хотя лицо «программиста» то и дело всплывало в сознании. – Ну и хорошо. Скоро придём, я тебя накормлю чем-нибудь. Недолго осталось. Больше тебя никто не обидит.

Около дома она неожиданно встретила присевшего на лавочку Дмитрия Палыча – того самого бомжа, который сегодня стрельнул у неё последнюю сигарету. Одетый в свою вечную зелёную пыльную куртку необъятных размеров (удивительно, как ему в ней не жарко таким погожим днём), Палыч не заметил подошедшей Пашки: он держал в руках раскрытую потрёпанную книгу и говорил стоящему перед ним голубю, чё, мол, докопался, увалень.

Злоба на неизвестного мудака как-то сразу отошла на второй план: Пашка была не из тех, кто срывает на невинных своё плохое настроение. К тому же, Палыч всегда был к ней добр, так что она попыталась быть приветливой.

– Всё сидишь, Палыч?

В этом дворе она была одной из немногих, кто общался с ним, и при этом не обладал внушительными синяками под глазами и заплетающимся языком. Плевать, что Палыч имел привычку разговаривать с голубями. У каждого, считала Пашка, свои птицы в голове… просто некоторые зачастую путают их с тараканами. Это, кстати, было её основное жизненное кредо, и когда Лысая встречала человека со странностями, она мысленно для себя произносила: у каждого свои птицы в голове. Возможно, это звучало слишком романтично и ванильно – но самой Пашке нравилось.

– Приветствую, – ответил Палыч, поднимая в салюте широкую ладонь. – Вот, беседуем.

– Я уж вижу. Чё, Вольтера-то дочитал?

– Про Задига дочитываю, – радостно улыбнулся Палыч ртом, в котором не доставало нескольких зубов. «Само очарование», – подумала Пашка не то, чтобы всерьёз, но и без неприязни.

– А я вот кота домой несу, – сказала она, показав бомжу спящего на руках Зайца. – Какие-то уроды ему лапы поломали.

Палыч покивал.

– А ить знаешь, если бы не поломали, – сказал он с заметной ноткой почти что мудрого ехидства, – то ты б его и не подобрала.

– Ты это к чему? – удивилась Пашка, подняв брови.

Палыч вместо ответа похлопал по странице книги, которую держал в руках.

– Всё к лучшему, пишет вот… мужик…

– Аааа.

Кажется, Палыч всерьёз проникся Вольтером и его жизненными взглядами. Пашка ухмыльнулась.

– Ну молодец.

Краем глаза она заметила идущих в нескольких метрах от них троих одноклассниц. Все в красивых глаженных юбочках и рубашках, с шикарными волосами, распущенными или заплетёнными в хвостики; двое из них посматривали на Пашку с ехидными усмешками (школу прогуливает и с бомжами общается), а третья уткнулась в телефон, не разбирая перед собой дороги. Недолго думая, Пашка выбросила вверх руку с вытянутым вверх средним пальцем, единым жестом адресуя в сторону одноклассниц всё, что о них думает. Те прыснули и скрылись за углом.

Палыч, кажется, ничего не заметил: вернулся к голубю, который уже взлетел на скамейку, с интересом покачивая шеей.

– Ладно… Пойду я, – вздохнула Пашка невесело. – Давай, Палыч, общайтесь тут.

– Лечи давай своего кота, – прочамкал ей вслед бомж, а потом зачем-то процитировал: – «Всё к лучшему в этом лучшем из миров»…

Палыч появился у них на районе ещё давно, когда Пашка была совсем маленькой. Он возник будто бы из ниоткуда, пытался торговать какой-то самодельной одеждой, соорудив себе из досок стойку и крышу над головой. Несколько раз из-за визитов полицейских перебирался с места на место, пока однажды при таинственных обстоятельствах не лишился всего товара разом. С тех пор сделался бомжом и обитал по району, появляясь то тут, то там. Где-то находил денег на еду, но на порядочное жильё денег собрать не мог, а к себе никто не брал. Даже в автобусы его не пускали из-за внешнего вида: кондуктора чуть ли не с презрением выгоняли его из салонов, и часто торопили водителей, чтобы те побыстрее захлопнули двери, когда он подходил. Так Палыч и обретался на улицах, постепенно спился вместе с другими бомжами, ходил, собирал бутылки, стрелял сигареты у прохожих, и разговаривал с голубями. Пашка прекрасно помнила, как в детстве она однажды спросила у матери:

– Ма-ам, а почему дяденька только с голубями разговаривает, а с людьми нет?

– Так люди его обижают. Вот он голубям и жалуется, – пожала та плечами, и в тот момент Пашке стало очень жаль Палыча. Правда, в тот момент она ещё не знала, как его зовут. С тех пор она старалась, насколько это было возможно, быть к нему добрее: один раз, когда никто не видел, купила ему бутерброд из автомата в ближайшем ДК.